Эдуард Фикер - Современный чехословацкий детектив [Антология. 1982 г.]

— Главный редактор «Молодых горизонтов»? — спросил мужской голос.

— Да.

— Это говорят из управления общественной безопасности. Уголовный розыск. Надпоручик Вонек. Товарищ главный редактор, у вас в журнале работают товарищи Поган и Луцек?

— Да.

— Они в Праге?

— Насколько я знаю, да. Поган наверняка. Сегодня он должен прийти в редакцию.

— Спасибо, — сказал голос. — А вы случайно не знаете, они не были в конце прошлой недели в Опольне?

— Были. Я точно знаю. Что-то произошло?

— Нет. Ничего особенного. Пока трудно сказать, в чем дело. Нам надо с ними поговорить. Часов в одиннадцать-двенадцать или немного раньше к вам в редакцию зайдет капитан Экснер. Он хочет поговорить с этими товарищами. Хотя бы с одним из них.

— Конечно. Пускай приходит. Они будут в редакции, оба.

— Спасибо, товарищ, — поблагодарил голос вполне конкретного поручика Вонека, и он положил трубку.

То же самое медленно и задумчиво сделала и Таня Врабцова. Потом она пошла завтракать с сыном, но была не слишком разговорчива.

За кофе, оставшись в одиночестве и закурив сигарету, она все же не утерпела и позвонила Рихарду Погану.

— Слушай, Ришо, — начала она со своей всегдашней решительностью, — что вы натворили в Опольне?

— Господи, да ничего, — удивленно ответил солидный редактор Рихард Поган. — А что мы там могли натворить?

— Мне звонили из уголовного розыска. Приходи в полдевятого. Ко мне. И позвони Луцеку.

— Ему тоже прийти? Он должен сегодня ехать снимать.

— Никуда он не поедет. Потому что в одиннадцать в редакцию придет некий капитан Экснер. Потолковать с вами.

— Ну и ну! — удивился Поган. — А что ему надо?

— Я этого не знаю, мой мальчик, — сказала Таня Врабцова с ядовитым спокойствием. — А вот вам бы знать надо. Привет!

— Но…

Она решительно положила трубку, потому что знала: информация все равно от нее не уйдет; она лишь отдалила сладостный миг познания.

Он сидел за низким столиком у окошечка, выходившего под арку, скромно, как бедный странник в людской, пил из кружки теплое молоко и закусывал рогаликом. Вера оставила его в одиночестве ненадолго — ровно настолько, сколько нужно, чтобы вытереть забрызганные ноги и сменить туфли.

Властимил Калаб, очевидно, привык завтракать один.

— Надолго к нам?

— Даже не знаю, — Экснер был рад, что не приходится все время только лгать. — На несколько дней наверняка.

— Когда они уедут, будет спокойнее.

— Конечно. Конечно.

Она уселась в кресло, спиной к окну. Во внутреннем дворе из старых водосточных труб хлестали потоки воды.

Она закинула ногу на ногу, сложила руки, и Экснеру сразу показалось, что канцелярия — самое уютное место на свете.

За окном под аркой свистел ветер.

Капитан напустил на себя задумчивый вид. Потом покачал головой.

— Некстати я приехал. Тут случилось несчастье… Говорят, пожилой был человек?

— Вы имеете в виду Рамбоусека?

— Вероятно, кто-то его ненавидел?

— Знаете, — она снисходительно улыбнулась и сказала тоном человека, умудренного жизненным опытом, — я думаю, это из-за денег.

— А у него были деньги?

— Наверняка. Как слесарь Рамбоусек зарабатывал не много. Но он был мастер на все руки; рядом с манежем у нас есть столярная и слесарная мастерская. Там он делал левую работу и кое-что для нас, для замка. По счетам. У него было разрешение национального комитета. Ну и сапожничал.

— Сапожничал?

— Сначала только сапожничал. Раньше у него была мастерская. Возле площади, как идти к мельнице; может, вы там уже были…

Он усердно кивал, набив рот.

— Иногда и обувь шил. Знакомым. Треногий табурет стоял у него в слесарной мастерской. Мне он в прошлом году сшил зимние сапоги. По картинке из «Бурды». Сказал: «Для смеха, вдруг разучился».

— Ну и как?

— Очень удачно вышли.

— Человек был, значит, весьма работящий.

— Он не умел сидеть сложа руки. Ну и время от времени продавал какую-нибудь из своих странных картин. Некоторым нравились и его пучеглазые чудища. Я лично от них не в восторге.

— Я ни одного не видел.

— Он выреза́л их из дерева. Вот такие большие. У него дома их уйма. Если вам разрешат, загляните туда. Может, и у доктора Медека что-нибудь есть, он прямо молился на Рамбоусека.

— Кто же мог это сделать?.. — размышлял Экснер.

— Арестовали Коларжа, лесоруба, пан доктор. Все знали, что он не выносит Рамбоусека. Старика ведь вообще мало кто любил. Коларж мог бы это сделать только спьяну. И то скорее в пивной, чем в лесу. Хотя… кто знает. Деньги ему нужны всегда, потому что они здорово пили…

— Кто? Коларж и Рамбоусек?

— Нет. Коларж и его сожительница. Они живут за мельницей. В ее лачуге.

— Значит, выяснить будет трудно, — вздохнул он.

— Еще бы. Кстати, у старика есть сын. В последнее время он иногда приезжал. А жена от Рамбоусека сбежала, говорят, сразу после свадьбы.

— Ну и ну, — заинтересованно произнес Экснер, — а почему?

— Не знаю. Мы здесь всего восемь лет. А она сбежала лет двадцать назад.

— Почему же от трудяги Рамбоусека, — рассуждал Экснер, который в это утро, вероятно, под влиянием погоды, неважного завтрака и сонливости то и дело разглагольствовал, как этакий философ-самоучка, — почему от него, человека, работавшего не покладая рук и, наверно, жившего размеренной жизнью, сбежала жена?

Вера засмеялась.

— Какой образ жизни он вел тогда, я не знаю. А сейчас — очень размеренный. Пил мало, только и знал работу. Одно плохо, — сказала она опять тем же тоном — тоном женщины, которая выше всякой грязи и низостей мира, — болтлив был. Страшно любил спорить. Только с ним никто спорить не хотел. А его хлебом не корми — дай поболтать.

— Вы наверняка так и поступали, пани Калабова, — сказал капитан Экснер с видом человека недалекого и самонадеянного.

— Конечно. Он ведь как ребенок, его нельзя было принимать всерьез.

— Стало быть, Рамбоусека считали ворчливым и злым старикашкой, — грустно улыбнулся капитан Экснер, — видели в нем скупердяя, у которого денег куры не клюют.

— Вот именно, пан доктор. Напоследок он рассорился с собственным сыном. В пятницу. Да как рассорился! Просто цирк! Хорошо еще, что во дворе не было ни одной экскурсии. Представляете, Рамбоусек гнался за сыном по двору и бросал в него полешками. Едва не разбил вот это окно. А потом сплюнул, собрал полешки и вернулся домой.

— Он что-нибудь кричал?

— Ничего. Оба не издали ни звука. Я сидела на том самом месте, где вы сейчас. И видела, как сын вышел из дверей, обернулся — видимо, сказал еще что-то, — и вдруг мимо него пролетело поленце, потом второе, он едва успел увернуться. Даже двери закрыть не смог. А когда зашагал по двору, Рамбоусек вдруг показался на пороге с полешком в руках, примерился и бросил в сына, прямо в спину попал. Словом, было бы смешно, если бы… — Она запнулась. — Иисусе, — сказала она вдруг вполголоса и прикусила нижнюю губу.