Клара Санчес - Украденная дочь

Не дожидаясь, пока мама вернется, Анна вышла на веранду, где оставила пса.

— Ты здесь? — удивленно спросила она, увидев меня рядом с Гусом.

Я принялась вовсю гладить спину собаки. Было очевидно, что Анна предпочла бы, чтобы я ничего не знала о фотографии Лауры, и ей не хотелось, чтобы по этому поводу была допущена оплошность.

— Я думала, ты куда-то ушла.

— Нет, я осталась играть с этим ужасным зверем. А где мама?

— Наверное, в кухне. Или в ванной.

Мне, по правде говоря, стало неловко оттого, как смотрела на меня Анна, прекрасно знавшая, что моя мать в этот момент кладет портфель на место в спальне: казалось, что она хочет испепелить меня взглядом.

— А я думала, что вы пошли прогуляться, — сказала я, пытаясь ее успокоить.

— Нет, мы сидели и разговаривали, — ответила она уже менее напряженным тоном, беря пальцами один из моих локонов.

Анна всегда говорила, что у меня замечательные волосы, о которых мечтает любая девочка. Волосы у меня были такие же, как у матери: черные, вьющиеся, со множеством завитков на затылке и на висках. Анне нравилось прикасаться к ним, запускать в них пальцы и оставлять их там на несколько секунд. Я привыкла к подобным прикосновениям, однако на этот раз почувствовала облегчение, когда она в конце концов оставила мои волосы в покое.

Когда отец пришел вечером домой, он сразу почувствовал, что что-то происходит.

— Я ей рассказала, — объявила мама, когда он зашел в кухню.

Отец не торопясь вымыл руки, используя вместо мыла средство для мытья посуды. Он провел влажными руками по лицу и наконец посмотрел на жену.

Я в этот момент делала домашнее задание, сидя в кухне за дубовым столом, и даже не оторвала взгляда от тетради: мне не хотелось, чтобы на мое присутствие обратили внимание и выпроводили меня отсюда. На мне была пижама, и к этому моменту мы с братом уже поужинали, и он ушел смотреть телевизор.

— Возможно, она сможет нам помочь.

Отец поморщился, его лицо омрачилось и стало похоже на лицо каменной статуи с грустными глазами.

— А можно мне поужинать? — угрюмо спросил он.

— Да, — ответила мама, порывисто ставя перед ним тарелку со спагетти.

На стол упало несколько капель кетчупа. Хорошо еще, что это был не «парадный» стол в нашей гостиной, иначе разразилась бы буря. На кухонном столе можно было хоть танцевать — и никто бы ничего не сказал. Отец, тем не менее, слегка приподнял ладони и растопырил пальцы, словно пытаясь удержать надвигающуюся бурю.

— У меня сегодня был самый обычный день. То есть меня чуть не ограбили и чуть не избили.

По моим наблюдениям, подобными высказываниями вполне можно было сдержать гнев матери.

Она поставила тарелку со спагетти для себя, и они стали есть молча, не глядя друг на друга.

Пришло время закрывать тетрадь и отправляться смотреть телевизор с Анхелем. Я развалилась на диване и уставилась в экран, совершенно не думая о том, что на нем вижу. Анхелю очень повезло: он пребывал в счастливом неведении и думал только о том, как бы что-нибудь вкусненькое съесть да во что-нибудь интересное поиграть. Он увидел по телевизору что-то такое, что заставило его засмеяться, и взглянул на меня — не смеюсь ли и я. Анхель высоко ценил мое мнение. Он частенько украдкой смотрел на меня, чтобы узнать, что я думаю по тому или иному поводу, одобряю ли я то, что он говорит, нравится ли мне то, что он рисует.

Из кухни не доносилось никаких звуков, даже позвякивания тарелок, стаканов или столовых приборов — как будто наши родители внезапно умерли. Им, наверное, было очень нелегко нарушить воцарившуюся напряженную тишину — такую тишину, какая бывает в море, когда нырнешь в глубину и ничего там не слышишь.

Анхель, сидя рядом, поглядывал то на экран телевизора, то на меня. Он был очень худым, и на его руках и ногах не появлялось даже признаков мускулов, хотя мама и водила его на занятия по карате. В раннем детстве он был светловолосым, но затем его волосы начали темнеть и в конце концов стали такими темными, как будто это был уже не Анхель, а какой-то другой человек. Отец когда-то давно тоже был светловолосым, но затем его волосы стали каштановыми — он теперь был шатеном с голубыми глазами. На детских фотографиях у него было нежное округлое лицо, которое, казалось, никогда не огрубеет, однако оно все же огрубело, причем настолько, что под кожей стали отчетливо проступать лицевые кости.

— Ты сделал домашнее задание? — спросила я у Анхеля, чтобы хоть что-то сказать.

Как и следовало ожидать, Анхель ничего не ответил, лишь, поерзав, удобнее устроился на диване. Затем несколько минут мы сидели молча, пока что-то не заставило нас посмотреть в сторону коридора, ведущего в кухню. Из кухни доносился еле слышный плач. А может, это был не плач, а сдавленный смех. Возможно, мои родители сделали что-то из того, что заставляет взрослых обниматься, позабыв о горестях. Впрочем, это было маловероятно. Мои родители были очень упрямыми: они не любили идти на уступки и, самое главное, им не нравилось нарушать установившуюся напряженную тишину — как будто, если бы они ее нарушили, мир раскололся бы на части.

Анхель снова стал смотреть на экран телевизора. Озабоченное выражение не шло к его лицу — лицу человека, не желавшего ни о чем переживать. Если бы рядом с ним не было меня, он бы закрыл уши ладонями. Да, это был не смех, а плач, после которого снова стало тихо. Затем раздался звук текущей из крана воды: мама, наверное, стала умываться. Я невольно задалась вопросом, что же мне следует сделать: остаться возле телевизора или пойти спать. Я не хотела видеть родителей в подобной ситуации, но мне не хотелось и уходить в свою комнату. Я решила остаться с Анхелем. Раздался звук шагов босых ног, направляющихся в гостиную. Звук телевизора стал громче: началась реклама.

— Анна очень умная и наверняка что-нибудь придумает, — сказала мама, плюхаясь на диван так, будто хотела его сломать. — Как я смогу оставаться спокойной, Даниэль, как я смогу оставаться спокойной?!

Глаза отца словно закрыла какая-то невидимая повязка, и выражение его лица стало таким, будто жизнь потеряла всякий смысл. Я могла прочесть его мысли: он думал, что изо всех сил работает, терпеливо выполняет требования клиентов, сидит за рулем с утра до вечера, мирится с необходимостью общаться с теми из коллег, кого и видеть-то не хочется, занимается проблемами, связанными с учебой детей в школе, с их успеваемостью, думает об их будущем, заботится о том, чтобы они были хорошо одеты и ни в чем не испытывали нужды, своевременно оплачивает все счета, вытаскивает Бетти из темного колодца, в который она иногда падает, однако этого оказывается недостаточно — всегда оказывается недостаточно! — для того, чтобы быть счастливым, потому что, как бы хорошо ни шли дела и как бы удачно ни складывались жизненные обстоятельства, всегда — абсолютно всегда! — имелась какая-нибудь серьезная проблема, которую нужно было решать.