Честер Хаймз - На игле

Мизинец остановился в темноте возле беседки и прислушался. Затем глубоко, со свистом втянул в себя воздух, и по его щекам побежали слезы.

Теперь музыка звучала как-то особенно громко и вызывающе, причем к пианино, по клавишам которого били изо всех сил, присоединился еще какой-то странный звук, как будто толи скребли, то ли постукивали по деревянной стиральной доске.

Оба чердачных окна были подняты; в левом окне, с того места, где находился Мизинец, виден был черный бок пианино, на котором стояли керосиновая лампа и початая бутылка джина. Мизинец присмотрелся: в окне возникла и потянулась к бутылке черная рука с толстыми скрюченными пальцами; бутылка исчезла, после чего музыка изменилась: раньше играли двумя руками, причем басы перемежались с высокими регистрами, теперь же правая рука бездействовала, зато левая пробегала по всей клавиатуре, с силой ударяя по клавишам.

Но вот рука с бутылкой появилась снова, потом исчезла, а бутылка осталась — количество джина в ней заметно поубавилось. Опять забасили нижние регистры, а высокие постукивали им в унисон, точно капли дождя по рифленой крыше.

Затем, с противоположной стороны, появилась другая рука, и бутылка исчезла опять. Снова зазвучали басовые ноты, постукивание прекратилось. Потом рука и бутылка появились вновь, а скрежещущий звук, словно терли на стиральной доске белье, заметно усилился, участился.

В правом окне видны были раскачивающиеся под музыку мужчины в рубашках с короткими рукавами и тесно прижимавшиеся к ним женщины с голыми черными пленами. Несмотря на постоянные сбои ритма, пары танцевали медленно, плавно — кто «бэр-хаг», кто «Джорджиа-грайнд». Блестящая черная кожа танцующих переливалась в тусклом, мерцающем желтом свете керосиновой лампы.

— Масса Мизинец, — послышался вдруг у него за спиной тихий, тоненький голосок.

От неожиданности Мизинец даже подпрыгнул на месте и резко повернулся.

В темноте проступило маленькое черное личико с огромными, сверкающими в темноте глазами. На худенькой босоногой фигурке мешком висел залатанный мужской свитер.

— Ты что это не спишь, парень? — бросил в темноту Мизинец.

— Пожалуйста, сэр, пойдите наверх и купите у Небесной для дяди Бада две порции небесного порошка.

— А почему ты сам не хочешь пойти?

— Я бы пошел — только ведь она мне не продаст. Скажет, мал еще.

— Почему ж тогда дядя Бад не сходит?

— Ему плохо — вот он меня и послал. Он опять веру утратил.

— Ладно, давай деньги.

Мальчик протянул ему два зажатых в потной ладошке долларовых банкнота.

Мизинец обогнул беседку и постучал в заднюю дверь коттеджа.

— Кто там? — раздался изнутри чей-то срывающийся голос.

— Это я, Мизинец.

В прихожей на мгновение вспыхнул свет, щелкнул замок, дверь распахнулась, и в дверном проеме возникла фигура дряхлого, седого как лунь старика в синей холщовой ночной рубахе. В правой руке старик сжимал поблескивавшую в темноте двустволку.

— Как дела, Святой? — вежливо приветствовал его Мизинец.

— Скрипим понемножку, — еле слышно ответил старик. Впечатление было такое, будто он стоит не рядом, а в другом конце комнаты.

— Я хотел подняться наверх к Небесной.

— Ноги есть — подымайся. — Казалось, голос старика доносится из подвала — такой он был низкий, далекий.

Мизинец почтительно хмыкнул и, пройдя через кухню, поднялся по задней лестнице на чердак. Небесная, бесформенная, одетая в какое-то тряпье, восседала на высоком, похожем на трон стуле, подальше от света.

У ее ног на носилках лежал больной.

Небесная была исцелительницей, и Мизинец не осмеливался заговорить с ней, пока она ворожит.

— Все будет у тебя хорошо, — мурлыкала она своим старческим, надтреснутым голоском, в котором слышалась еще былая мелодичность. — Все будет хорошо — главное, веру обрести.

Она раскачивалась на стуле под размеренную, ритмичную музыку.

— Я обрел веру, — слабым голосом отозвался лежавший на носилках больной.

Небесная сползла со стула и опустилась перед носилками на колени.

Ее худая, прозрачная, похожая на клешню рука поднесла к лицу больного серебряную ложечку с каким-то белым порошком.

— Вдыхай! — велела она. — Вдыхай небесный порошок в самое сердце.

Больной приподнял голову и послушно, четыре раза подряд, глубоко, с каждым разом все глубже, вдохнул порошок полной грудью.

Небесная снова опустилась на свой трон.

— Теперь ты поправишься, — торжественно пропела она.

Мизинец терпеливо ждал, пока исцелительница соизволит обратить на него внимание. Прерывать сеанс строго запрещалось.

Небесная гордилась тем, что исцеляла старинными, испытанными методами: прибегала к помощи старомодных, пьющих джин музыкантов, заставляла своих пациентов танцевать старомодные медленные танцы. Это считалось первой стадией исцеления, которую Небесная называла «деинкарнацией».

Коротышка Ки появился пятнадцать лет назад, а Стиральная Доска Уортон гораздо позже. И тот и другой давно пережили свое время. Коротышка Ки был виртуозным пианистом, а Стиральная Доска Уортон сидел рядом с ним, зажав между ногами стиральную доску, и бренчал на ней кроличьими костями. Оба пили джин. Только им во всей «небесной клинике» разрешалось пить джин. Они вообще жили в свое удовольствие, зато Небесной приходилось трудиться изо всех сил, исцелять больных, которые приходили к ней за небесным порошком — кокаином.

— Чего тебе, Мизинец? — неожиданно спросила она.

Альбинос вздрогнул, он не подозревал, что Небесная его увидела.

— Ты должна помочь мне, Небесная, — прохрипел он. — Я попал в беду.

Она подняла на него глаза:

— Тебя избили.

— Как ты заметила в такой темноте?

— Белизна с тебя сошла, вот и заметила, — буркнула Небесная и, спохватившись, добавила: — Если тебя отделала полиция, проваливай. Я с фараонами связываться не намерена.

— Это не полиция, — уклончиво сказал Мизинец.

— Тогда потом поговорим. Сейчас мне некогда.

— Я к тебе еще по одному делу. Мальчишка просит две порции небесного порошка для дяди Бада.

— Я молокососам кокаин не продаю, — отрезала она.

— Так это ж для дяди Бада. Хочешь — я сам ему передам.

— Давай деньги, — с нетерпением сказала Небесная.

Он протянул ей два доллара.

Небесная с отвращением посмотрела на смятые бумажки:

— Я, к твоему сведению, больше кокаином по доллару не торгую. Тем более глубокой ночью. — И, вытащив откуда-то из-за пазухи маленький бумажный пакетик, Небесная протянула его Мизинцу: — Передашь это Баду и скажешь, что одна порция стоит теперь два доллара. Всего за доллар исцелиться хотят, — проворчала она, — не понимают, что цены с каждым днем растут.