Анна Михалева - Мечты серой мыши

— Ну… наверное, — неуверенно отвечала я, не совсем понимая, что он имеет в виду и куда клонит.

— Лично я вполне понимаю современных девушек, — нараспев продолжил майор МВД. — Занятость, транспорт… жизни совсем ведь не видите. Дом — работа, работа — дом. И совершенно нет возможности познакомиться как положено. А что? Раньше девушек вывозили на балы, представляли кавалерам, и вообще… тогда было время и на ухаживание, и на жеманные отказы.

— Послушайте, — я поняла, что мое терпение иссякает с той же скоростью, что и горстка песка, скользящая сквозь пальцы. — Вы, случаем, с моей мамой не знакомы?

— А? Ну конечно, — понимающе улыбнулся он. — Видимо, она говорит вам то же самое.

— Она всегда так начинает, — хмуро поправила его я, — а заканчивает историей про Генриха VIII и его шестерых жен.

— В каком смысле? — несколько озадачился столь дикой связью майор.

— В смысле морали, — сочла своим долгом пояснить я. — Моя мама уверяет, что каждый мужик — в душе Генрих VIII, будь он хоть негром, пардон, афроамериканцем от рождения.

— Нет, — расстроился Лунин, — мне этого не понять.

— Ваше счастье, — вздохнула я, — а то я уж испугалась. Значит, вы незнакомы с моей мамой.

— Так вот я и говорю, — как ни в чем не бывало снова завел майор, — ведь может оказаться, что молодой человек и не то, чтобы очень… а как раз наоборот. В смысле, иногда выходит, что при первой встрече он кажется тем, кем на самом деле не является, если вы меня понимаете.

— Честно говоря, пока не совсем, — призналась я и зевнула.

— Или вот еще пример…

«Наверное, у Лунина не все в порядке с ушами. Или с мозгами. В общем, с чем-то у него явно большие проблемы», — пришло мне в голову.

— Не в каждой ситуации можно сразу понять, что за человек стоит перед тобой. Бывает, годы проходят, и только потом, после многих лет совместной жизни, ты вдруг понимаешь, что связал себя совсем не с тем, с кем хотелось.

— Сочувствую. — На меня опять напала зевота. Как будто я попала на совещание в кабинет Дракона. Ничего не могу с собой поделать, скулы словно изнутри что-то распирает.

— Это я к тому, что, как вам показался на первый взгляд господин Боккаччо?

От неожиданного поворота я икнула. Потом моргнула пару раз и ответила, несколько смутившись:

— Когда я кинула на него последний взгляд, он мне очень даже показался.

— Ну, это оно конечно… — промямлил майор так сконфуженно, словно никогда не видел вместе мужчину и женщину в одной комнате. И открытие, что представители двух противоположных полов могут находиться наедине в запертом пространстве, повергло его в глубокий шок.

— Да что вы в самом деле! — растеряв остатки терпения, возмутилась я. — Вы же сами сказали, что времени на длительные ухаживания у людей теперь нет. Хотя я, честно говоря, понятия не имею, сколько времени этот самый Боккаччо за мной ухаживал, потому что его образ стерт в моей памяти, словно по моим извилинам ластиком прошлись.

— Что вы говорите? — изумился Лунин. — Вы совсем ничего не помните?

— До вчерашнего утра — ничего, — подтвердила я.

— Как же это может быть?

— Вполне возможно, что общение столь серых особ, как я, с такими яркими мужиками, как этот ваш тире мой Боккаччо, способно встряхнуть сознание серых и воссоздать в этом сознании первобытный хаос.

Лунин не успел ответить на мою философскую фразу, так как мы приехали и вышли из машины на улицу.

Пока я шла по гулкому коридору, я поняла, что вляпалась в ситуацию более неприятную, чем могло показаться на первый взгляд. Шутка ли, по мнению людей из органов, я была последним человеком, кто видел этого самого Боккаччо живым. Из этого я сделала вывод, видимо, аналогичный, тому, который сделал и майор Лунин, — как правило, живым человека убитого последним наблюдает его убийца. Колени у меня подкосились. Лунин же только загадочно улыбался. Вот тут-то до меня наконец дошло, насколько серьезно мое положение. Трое в кабинете встретили меня дежурным сочувствием. Наверное, привыкли, что к ним заходят исключительно нуждающиеся в этом самом их чертовом дежурном сочувствии. Не помню, в каком уж журнале я прочла однажды полезные советы по поводу общения с милиционерами. Там среди всяких прочих напутствий, написанных для граждан доброй рукой журналиста, был и такой: мол, если вас остановит гаишник за какое-то нарушение, ни в коем случае не вздумайте отпираться. Признайтесь честно: мол, не заметила красный свет, а потому и промчала через перекресток на полной скорости. Ну, и тому подобное. Словом, главное, не ври в глаза. Гаишники этого не любят. Входя в кабинет, я решила, что, в сущности, следователи мало чем отличаются от гаишников. Во всяком случае, они тоже служат закону. Может, и не так рьяно, как вторые, но тем не менее врать им тоже не стоит. Вот поэтому я с порога заявила, что ничего не помню и понятия не имею, кто удавил гражданина Италии господина Боккаччо.

— И вообще, — я неожиданно почувствовала прилив возмущения, — с чего вы взяли, что по коридору гостиницы я шла именно из его номера?

— Гм… — все трое многозначительно хмыкнули и так же многозначительно улыбнулись.

— Вот вам, господа, Амалия Федоровна Кузякина, — представил меня выросший за моей спиной Лунин. — Весьма интересная особа.

Терпеть не могу подобных характеристик. Тем более что мне доподлинно известно, что никому я не интересна. Ну, может быть, тут и стоило сделать скидку на обстоятельства, вследствие которых моя персона выглядела весьма занимательно в глазах четырех служителей закона. Однако я этой скидки не сделала, а потому возмущенно взревела:

— На каком основании меня задержали и приволокли сюда, а? У вас есть доказательства, что я удавила этого вашего Боккаччо, а? И раз уж зашла об этом речь, откуда мне-то известно, что мужчина, с которым я провела ночь, и ваш удавленный Боккаччо одно и то же лицо?! Вы мне показали только снимок, на котором я иду по коридору гостиницы. Может быть, тот, с кем я провела ночь, жив-здоров и зовут его вовсе не господин Боккаччо, а какой-нибудь Иван Иваныч Иванов.

— Гм… — кашлянули они хором.

Я умолкла и воззрилась на них в немом бешенстве.

— Ну, вы это… — за всех ошарашенно произнес майор Лунин и, выбравшись из-за моей спины, возник в центре душной комнатенки, — успокойтесь для начала.

— Какого черта?! — Я вошла в роль стервы и завращала глазами, как злобная теща перед провинившимся зятем.

— Может быть, господин Боккаччо сам удавился? — оглядев меня с ног до головы, предположил один из кабинетных.

Лунин подвинул мне доисторический стул:

— Сядьте, пожалуйста.

Я с подозрением покосилась на него, потом на предложенный стул:

— Вы уверены, что он не развалится?