Анна Михалева - Поцелуй Скорпиона

Это было уже слишком! Лев сглотнул подступивший к горлу ком и покраснел, мучительно соображая, как лучше спасти свое достоинство: разразиться руганью или расхохотаться, показав тем самым, что ничто человеческое ему не чуждо, юмор, например.

— Тебе следует посмотреть хорошие фильмы. Да, представь себе, про бандитов тоже есть хорошие фильмы! — продолжала она, все еще улыбаясь.

— Что ты считаешь хорошими фильмами? — деликатно осведомился Лев, едва сдерживаясь, чтобы не заорать. — Если фильм мне нравится, я говорю, что он хороший. А то, что снимают всякие дегенераты и извращенцы для таких же дегенератов и извращенцев, я смотреть не буду, хоть пристрели меня! И вообще я не люблю кино!

— Ну, ты меня уел… — Она рассмеялась. Легко и беззаботно, словно стояла не в кабинете шефа, а беседовала на вечеринке с приятелем. — Отпусти ты меня, — внезапно девушка посерьезнела.

— Исключено, — словно извиняясь, ответил Бодров и снова развел руками, — у нас с тобой одно незаконченное дельце. Ты ведь не можешь уйти просто так.

— Почему? — Она подняла голову. Ее глаза горели. Не страхом, не злобой, скорее холодным безразличием. Взгромоздись, к примеру, Лев на стол и выполни перед ней танец живота, как это делают девицы из ночных клубов, она бы даже не шелохнулась. Он знал это наверняка. Поэтому не стал и пробовать. В этот момент она казалась такой недосягаемой и неуязвимой, что Бодров даже осекся, закашлявшись.

— Давай… расслабься, — предложил он миролюбиво. — Мы ведь компаньоны.

— Да? Я никогда не считала тебя своим компаньоном, — спокойно ответила она.

— В любом случае, детка, ты знаешь, как я к тебе отношусь… Но дело есть дело. У нас не государственная контора, здесь нельзя уволиться по собственному желанию. Кроме того, ты мне должна…

Она выставила ногу вперед и сунула руки в карманы джинсов. Это уже походило на вызов!

— С чего это?

— Сейчас напомню. Год назад ты провалила операцию. Васло убит, триста тысяч пропали, — он, наконец, совладал с собой и уперся в нее властным взглядом, — триста тысяч долларов. Самое печальное, что это были МОИ доллары! — закончил он, сорвавшись на фальцет.

— Лева. — Она утомленно вздохнула и произнесла, растягивая каждое слово: — Ты прекрасно знаешь, что Васло я нашла уже мертвым и без денег.

— Пусть так, — проговорил Лев запальчиво, — но ведь это твоя версия. Почему я должен верить, а? Может, ты его шлепнула, а доллары прикарманила? — Он неожиданно успокоился, словно потерял к ней всякий интерес, и принялся внимательно изучать огромный золотой перстень на своем безымянном пальце. — Очень удобно порвать со мной сейчас, когда у тебя на руках мои денежки. Не так ли? На что ты собираешься жить, если ты такая честная?

Она передернула плечами:

— Ты сам мне платил за работу. Чего же теперь спрашивать, откуда у меня деньги?

— Дельная вещица, а? — Он покрутил пальцем в лучике света, блеснув бриллиантом.

— Что тебе нужно?

— Я хочу получить свои деньги. Пятьсот тысяч… — Бодров взглянул на нее цепко, по-кошачьи.

Но выражение ее глаз осталось неизменно холодным.

— Ты спятил.

— Нет, я не спятил.

— Это прозвучало как-то неубедительно.

— Я знаю, что у тебя нет таких денег. И не надо на меня так смотреть. — Лев почувствовал, как легкий холодок пробежал по спине. Ему не хотелось признаваться в том, что он боится эту нахальную девчонку. Боится до злости. Уж лучше бы она валялась у него в ногах, молила отпустить, просила о прощении. Так нет же! Будет стоять и препираться! Из-за ее глупой строптивости он чувствует себя трусом. Лев глубоко вздохнул, чтобы успокоиться, и продолжил: — Но ты можешь их заработать.

— Я сказала, что ухожу.

— А я сказал, что ты уйдешь только тогда, когда я соглашусь тебя отпустить! — сурово проговорил он, пытаясь сохранить остатки самообладания. — Пятьсот тысяч «зеленых»!

— С чего это вдруг такие комиссионные? — осведомилась она, улыбнувшись одним ртом.

— Триста за Васло. — Буров неожиданно расслабился, откинувшись на спинку кресла. Он понял, что уже переломил ее. Деваться ей все равно некуда. Как тут ни выпендривайся, как ни стреляй своими адскими серо-зелеными глазищами, он — сила, несокрушимая сила. От этого не уйдешь. За ним куча ребят с автоматами. И каких ребят — сущих головорезов! (На этой жизнеутверждающей мысли Лев поморщился, вспомнив тупые лица своих подопечных.) Но как бы там ни было, тощей девушке не тягаться с его парнями. Она умна и нахальна, зато их много. Губы Бодрова растянулись в улыбке. Он почувствовал себя Наполеоном в лучшие дни его карьеры и уверенно заключил: — Остальные двести тысяч — в качестве компенсации за моральный ущерб. Все-таки я теряю ценную сотрудницу. Видишь, все справедливо.

— Ты просто губишь людей своей добротой, — ответила она. — А если я откажусь?

— Не думаю.

Она закинула голову, устало закрыла глаза и тихо, скорее для себя произнесла:

— Господи, что я здесь делаю?..

Ее риторический вопрос, как никогда, пришелся к месту. В кабинете Льва Бодрова среди дорогой мебели из карельской березы, обтянутой черной кожей, среди стеллажей, плотно заставленных китайскими вазами, статуэтками и прочими безделушками, по большей части поддельными, среди персидских ковров и бронзовых подсвечников, словом, в этом помещении, похожем скорее на антикварную лавку, подготовленную к инвентаризации, нежели на кабинет делового человека, девушка казалась лишним экспонатом. На ее месте должна была бы находиться дама в мехах и бархате, с маникюром и педикюром, овеянная дымкой тяжелых духов и с печатью зрелой распущенности на челе. Лера Хворостовская таковой не была. Весь ее внешний облик являлся открытым протестом против модных салонов, бутиков и косметических кабинетов. Она выглядела просто и естественно, словно сошла с рекламного плаката шампуня «Натюрель». Ее лицо с чистой матовой кожей, казалось, никогда не знало макияжа. Она не была красавицей в общепринятом понимании этого слова, но, зацепив ее взглядом однажды, редко кому удавалось остаться равнодушным. Она была из тех мимолетных видений, которые неповторимы по своей сути и поэтому запоминаются надолго… навсегда. Их образы снова и снова всплывают в памяти, воспаляя воображение, требуют своего воспроизведения на холсте или хотя бы на клочке бумаги. Они не тают, не рассыпаются, как праздные картинки окружающей действительности. Они живут с вами. Живут в вас легким взмахом руки, нечаянно оброненной пачкой сигарет, небрежным поворотом головы или игрой лопаток под матовой кожей, словом, тем кратким мигом, когда вам посчастливилось заметить это чудо. Чудо… потому что Лера была самым настоящим чудом. В свои двадцать семь она еще вполне могла бы претендовать на звание набоковской нимфетки, столько детскости и непосредственности было в ее крупном, почти круглом лице со слегка вздернутым носиком, с большим неправильным ртом, всегда готовым расплыться в иронической улыбке, образовав мягкие ямочки на щеках. Волосы Леры вообще с трудом поддавались описанию. Лишенные общения с расческой более чем раз в день, они спадали на плечи неровными прядями, чуть короче спереди, чуть длиннее сзади. Прической это назвать было нельзя. Что же касается всего остального, оно было скрыто под адским нарядом, состоящим из клетчатой робы до колен, лохматых от старости джинсов и громоздких коричневых ботинок. Сейчас весь вид Леры демонстрировал непокорность. Было ли это ее настоящей сущностью… трудно сказать. Вполне возможно, что и нет. Магия притягательности этой девушки как раз и состояла в неопределенности ее образа. Никто не мог определить, кто же она. Чуть переросшая девочка, чей сосредоточенный надутый протест сочетается с нерешительностью и отсутствием опыта. Или взрослая женщина, играющая в ребенка. И то и другое было милым в ее исполнении. Но лишь одна деталь выдавала в ней иное, третье и абсолютно непознанное ее естество. Глаза Леры были совсем не детскими. Серо-зеленые, формы крупного миндального ореха, они могли быть какими угодно, в зависимости от ситуации: прозрачно-холодными, лучистыми, темными от злости, но только не наивными. Напрасно она демонстративно себя уродовала, загоняя в рамки образа непослушной девчонки. Никакие лохмотья не могли скрыть необыкновенный притягательный блеск, исходящий из-под ее ресниц. Манящий и отталкивающий одновременно. Заставляющий трепетать того, кто осмелится заглянуть в эту серо-зеленую бездну. Трепетать то ли от страха, то ли от восхищения.