Валентин Маслюков - Детский сад

Маврин, наверное, совсем бы впал в истерику, но подошла покупательница, женщина средних лет, стала рыться в лимонах, и он примолк, придержал на время свои чувства.

— Что, у тебя джинсов нет? — виновато ухмыльнулась Наташа.

— Это все? — спросила покупательница, брезгливо переворачивая лимон.

— Нет, я для вас специально держу — тут вот, под прилавком, — вызверилась вдруг Натка. И так внезапно, без всякого предупреждения и повода произошла в ней перемена — от обольстительной гримаски к оскалу, — что даже Маврин опешил.

— Вы не грубите! — вспыхнула женщина.

— А вы что — сами не видите? Кто это купит? — Натка энергично тряхнула лоток с плодами. — Вы это купите? Ага, она это купит! Ждите! Глаза же есть!

Женщина приготовилась уже скандалить, но раздумала, только губы поджала и пошла прочь. А Натка помолчала, припоминая, о чем шла речь, и снова улыбнулась:

— Приходи к нам в общежитие, на Подлесной, знаешь? Найдем чего-нибудь.

— Так есть у тебя? — пытался уточнить Хава. — Мы тебе масло за это притащили.

— Масло?

Наташка сразу, едва пацаны подошли, заинтересовалась тяжелой, растрепанной по углам коробкой — спросить только про нее не успела, — теперь она воззрилась на масло в удивлении…

— Продашь, может, как-нибудь, — объяснил Маврин.

— Я продам? — совершенно уже поразилась Натка. — Мы не торгуем. Только овощи. Горплодоовощторг.

— Дура! — начал выходить из себя Хава. — Как-нибудь так! Понимаешь?

— Как?

Хава глянул оценивающе. Разобрать, однако, действительно Натка не понимает или притворяется, было невозможно. Хава смягчился:

— Ну, деньги, значит, себе возьмешь.

— А мне не надо. У меня все есть.

— Нам это масло все равно девать некуда, соображаешь? Проще выбросить. А мы тебе его отдадим за то, что ты насчет джинсов для Мавриной девочки похлопочешь.

— Нет у меня никаких джинсов!

— Ну, у подруги, какая разница!

— И подруги у меня нет. Я пошутила.

Смотрит, словно только на свет родилась. Хава порядком растерялся:

— Ну, что тебе, трудно? Ну, так просто забери. В холодильник положишь.

— Холодильник-то V тебя есть? — поддержал Сакович. — Что-нибудь у тебя есть вообще?

— Нет, ребята, несите, где взяли, — сказала Наташка без тени улыбки, без всякой дурашливости. На этот раз, похоже, она не притворялась.

Пацаны, ничего уже совершенно не понимая, переглянулись. А Натка, прерываясь и кусая губы, сказала:

— Что думаете… если… так все можно? Что хотите?..

И закрылась рукой — то ли плакала, то ли задумалась тяжело. Это Наткино отчаяние среди дружеского разговора было так непонятно, что Хава следил за ней уже с испугом.

— Ты чего? Мы же только предложили. В холодильник положишь, пока только, на время.

Натка молчала, никак не объясняясь. Зато Маврин вдруг странно отшатнулся за угол навеса, охнул:

— Все! Дождались!

— Что еще? — возмутился Хава.

— Мама идет. Здесь же, рядом работает! Я же говорил!

Препираться было некогда. Хава заметался, схватил совершенно потерявшего голову Маврина, затолкал его в Наташкину загородку.

— Обеденный перерыв у нее, я так и знал!

— Молчи, — шипел Хава злобно. — Молчи, убью!

Через щели между гофрированными листами белой жести видно было, как Нина Никифоровна — Димина мать — приближается, вот она уже совсем рядом, за тонкой стенкой. Пацаны притихли, затаились среди пустых ящиков.

Нина Никифоровна остановилась перед прилавком — кажется, сюда она и шла.

— Здравствуйте, — сказала Натка первая. — Я вам оставила три килограмма.

— Спасибо, Наташенька! Девочки мне передали.

Натка шагнула за загородку, нагнулась припрятанный кулек с апельсинами взять — лицо бледное, несчастное — и замер а, встретившись глазами с Хавой. Тот, на всякий случай, состроил страшную рожу, кулаком пригрозил.

Кулек она поставила на весы.

— Ну что ты! — тотчас с улыбкой принялась Маврина апельсины снимать. — Три, значит, три! Если мы друг другу не будем верить, то уж кому тогда и верить, правда?

И на коробку с маслом глянула. Натка тоже на нее посмотрела. Настала неловкая заминка. Потом Маврина, спохватившись, стала укладывать апельсины в сумку:

— А наш-то новый балда оказался. Говорят, долго в торговле не продержится.

— Кто балда? — спросила Натка. Она, кажется, с трудом только могла поддерживать связный разговор.

Если бы нужно было сейчас выбрать между бестолковой Наташкиной молодостью и благополучной, ухоженной зрелостью Нины Никифоровны, предпочтение, увы, было бы отдано зрелости. По крайней мере, для самой Мавриной выбор не представлял бы трудности. Рядом с Наткой, постоянно чем-то встревоженной, подавленно кусающей губы, Нина Никифоровна полнее ощущала радость бытия.

— Ну, наш новый директор, — пояснила она снисходительно. — Директор, говорит, гастронома — и без квартиры. Что это?

— Кто говорит?

— Директор. Но не мне, а тому человеку, который мне рассказывал. Есть, говорит, три тысячи свободных, ну вот если бы только знал, кому дать — вот, честно, пошел бы и дал. Ну, сколько же ждать? Она, ну, тот человек, которому он это говорил, возражает: Евгений Петрович, разве же можно? Кто же это о таких вещах кричит? Я для вас кто? Вы же понимать должны! Это только двое, кого касается, знать могут, это же интимное дело! Ты — дал, я — взял! Молчок! Забыли. Не было ничего. Интимное дело. Между двумя только связь должна быть. Нельзя сюда третьих мешать. Представляешь, она ему говорит? Нельзя же ходить по улице да размахивать своими тысячами — кому дать, не знаю! Кто же так делает? Когда человека-то найдешь, кому дать, ты же сам это поймешь, сердце вот екнет вдруг: он! Сердце подскажет, не ошибется. Сердце подскажет, кому дать!

— Сердце подскажет? — удивилась Натка. Все, что втолковывала ей Нина Никифоровна, она, кажется, прослушала.

Маврина запнулась, обиженно замолкла. Полезла за деньгами.

— Это же не я говорю… Ты сама-то в общежитии живешь?

— Да.

— От мужа совсем ушла?

— У-у…

— Говорят, что… — в некотором смущении, вроде бы заколебалась, продолжать ли, Маврина. Но Натка ей не помогла — смотрела выжидательно и пусто.

— Я же не виновата, все говорят. Что скандал был, очень уж… Да? Вещи, мол, выбрасывал… Просто по-свински.

— М-да.

— Бедная девочка! И что, говорят, свекровь была?

— Что?

— Свекровь тоже была, когда он вещи твои на лестницу выбрасывал. Была, а ничего не сказала. Так говорят. Я же сама не видела.

— Говорят… да…

— Так что… неправда?

— Правда.

Маврина вздохнула, покачала головой:

— Хорошо, что нет детей.

Натка сунула в рот стиснутую в кулак руку и теперь ожесточенно, ничего не слыша, грызла ногти — то один, то другой, кусала пальцы. Лицо ее исказилось мукой.