Валентин Маслюков - Детский сад

Рассказывая, Яшка все подхихикивал, едва сдерживался, а тут и Хава захохотал. И когда на кухне появилась Ира, можно было подумать, что и она не утерпела, пришла узнать, из-за чего смех. Но Ира не улыбалась, напротив, терпеливо ждала, чтобы брат утих.

— Я есть хочу.

— А чего ты в садик не пошла? — возмутился Юрка.

— Расчески нет.

— Че-е-го?

Хава с Яшкой снова развеселились.

— Воспитательница сказала, у кого расчески не будет, наголо постригут.

— Многих постригли? Врет твоя тетя-воспитательница! Наголо они будут стричь! Скажи, мамка купила, да забыла принести. Подумаешь, расческа! Испугалась.

— Я не испугалась.

— Испугалась!

— Не испугалась, не хочу, и все!

— Совсем дитя темное! — радостно поделился с Яшкой Хава и ухватил сестру. — Скажи, испугалась!

— Пусти! — она дернулась.

— Забоялась воспитательницы!

— Пусти! Просто не хочу!

— Вот и врешь!

Девочка вырывалась из железных Хавиных рук, как пойманный зверек, голосок слезно дрожал:

— Я не вру, ну, пусти!

— У, черт, кусается, — расслабил, наконец, хватку Чашников. Девочка метнулась из кухни.

— Чем ее теперь кормить, а?

Помедлив, Юрка прошел в комнату. Ира в своем углу сидела отвернувшись.

— Так ты что, правда, есть хочешь?

Девочка не ответила и, показывая, что разговаривать вообще не собирается, чуть быстрей, чуть лихорадочней, чем требовали того кукольные обстоятельства, принялась рассаживать «папу» и «маму» вокруг игрушечного стола.

— Мы с Яшкой все съели, — сообщил Юрка, — а мамка теперь только после работы принесет.

Яшка, ощущая, должно быть, свою долю вины за съеденное и выпитое, подвинулся к Ире, заглянул через плечо и заискивающе спросил:

— А что это у тебя здесь? Это папка? А что упал? Пьяный?

— Отстань от Ирки! — разозлился вдруг Хава. — Упал, значит, упал. Иришь, ты, правда, обиделась? Хочешь есть?

— Не хочу!

— Ну и зря!

Он потоптался, не зная, что еще сказать. Сестра молчала. Хава взял с серванта растрепанную книгу, полистал. Обложки, первых и последних страниц давно не было, пошли на разные надобности, но текста еще хватало, и когда на улице шел дождь, а по телевизору мура — хоть на стенку со скуки лезь, — Хава иной раз брался перечитывать откуда-нибудь из середины. Это была единственная книга, имевшаяся у родителей — антиалкогольная брошюра. Чашников хмуро ее захлопнул, швырнул обратно, где взял, и снова обратился к сестре:

— Нашла из-за чего расстраиваться — расчески у нее нет. Яшка, у тебя есть расческа?

— Нету и никогда не было, — подхватил Яшка, — а гляди, какие лохмы!

Ира не улыбнулась, сосредоточенно укрепляла на стуле «папу».

— Хочешь, я пойду сейчас и куплю расческу? — спросил Юрка.

— И карандашей нету. Мама обещала, а все забывает.

— Что тебе рисовать не дают?

— Не, мне карандаши дали.

— Ну, так чего? — Юрка сделал паузу, ожидая реплики, и продолжал значительно. — Ира! Ты уже большая девочка. Ты должна понимать… Расческе твоей копейка цена! Это пустяк, понимаешь? Тьфу, ерунда! Я говорю в общем… м-м… Яшка, как я говорю?

— По-философски.

— Вот! В общем говорю. То есть, если взять, к примеру, что с тобой вообще в жизни может приключиться, то расческа эта твоя — дрянь, ерунда — наплевать и растереть! Сегодня нет, завтра мама купит — просто забыла; подумаешь! Что ей, денег жалко на твою расческу? Переживаешь из-за какой-то дрянной расчески, а что будешь делать, когда… Ну, Яшка, какое самое большое несчастье может с человеком случиться?

— Когда опохмелиться не дают?

— Дурак! Я серьезно. Ну, вот побьет тебя кто. Мальчишки побьют, а меня рядом не будет. Так что, ты тогда пойдешь топиться, если из-за дрянной расчески так переживаешь? Плюй на все! Посмотри на нас с Яшкой, какие мы здоровые и веселые. Потому что на все плюем. Яшка, покажи бицепс.

Яшка с готовностью стал задирать рукав.

— Гляди — моща!

Ира характер не выдержала, слегка оглянулась.

— Ты же девка, — наступал брат, — тебя всю жизнь все будут обманывать! Так что, каждый раз топиться? Сегодня в садик не пошла, завтра из-за пустяка пойдешь топиться? Да пусть они сами все утопятся! Если кто тебя обидит, пальцем тронет, ты только скажи! Да я им ноги повыдергиваю, руки переломаю! Кто во дворе замахнется или там игрушку отымет… Только покажи, кто! Слышишь?

Разгоряченный и взвинченный своей собственной беспрепятственной яростью, Хава замолчал с некоторым уже торжеством. Даже Яшка с любопытством ждал:

— Скажешь?

— Не скажу.

Юрка обиделся:

— Ну, пошутил, конечно, руки-ноги ломать. Просто припугну слегка, чтобы не обижали. Прямо так и скажи: вот этот, мол.

— Все равно не скажу.

— Ну, и черт с ней! — потерял терпение Яшка. — Пойдем, Хава!

— Подожди. Есть-то ты хочешь?

Ира упрямо молчала.

— Вот что, Яшка, придется ей наши бутылки отдать… Возьмешь, Иришка, на кухне две бутылки… Нет, все четыре. Пойдешь сдашь. Купишь молока, хлеба, ну, еще чего…

Она обернулась — и, кажется, не было обиды, слез:

— А мороженое можно?

— Яшка, можно ей мороженое купить?

— Можно.

— Можно, — отечески кивнул Юрка. — Купи. Только сдачу не забывай брать.

В большом шумном цеху — рядом на штамповке беспрестанно с глухим тяжелым звоном что-то хлопало — человеческому голосу не пробиться сквозь машинный рев, но никто и не пытался с Димой разговаривать. Наушники с гибким проводом, который вился к кассетному магнитофону на столе, отгораживали Диму от цехового гула.

Под звуки музыки метчик вошел в отверстие, мягко ломалась тоненькая стружка… Слабый, едва различимый хруст Дима не слышал, только, разом освобожденный от нагрузки, быстро завращался с обломком метчика патрон резьбонарезного станка. Маврин с испугом подхватил деталь — все, никому не нужный кусок металла.

В тоскливом раздражении он снял наушники и выключил магнитофон. Кончик сломанного инструмента застрял на глубине, наверное, пятнадцати миллиметров. Ничего не сделаешь, хоть ты тресни! Как и почему это случилось, понять невозможно. Дима машинально подвинул к себе чертеж: деталь не имела даже названия, лишь замысловатый номер. Почему-то это бесило его больше всего: неизвестно что, неизвестно зачем.

И никого поблизости, даже мастера на участке не было, только высится груда блестящих свежими срезами, необработанных еще железяк. Целая гора.

До конца рабочего дня оставалось еще час двадцать.

Так и не решив ничего насчет злосчастного метчика, Дима кинул на стол шабер, которым уныло поковырял входное отверстие, и направился к Мишке.

Не снимая защитных очков, Миша поднял голову.

— Видишь, вон у меня на столе инструмент валяется? — сказал Маврин.

Парень послушно оглянулся, куда показывал Дима, и кивнул, словно Дима сообщил ему нечто существенное.