Дмитрий Стахов - Продолжая путь

Потом я, не обращая внимания на холод, лег на спину, закрыл глаза и подумал: какая же это глупость с их стороны — накачать меня водкой и выбросить. Неужели они думают, что я их, если захочу, не достану?

Потом я собрался в комок и заснул.

Разбудил меня тот же Скворцов: он вытащил меня из камеры и вновь поставил у барьерчика.

— Деньги у тебя есть где взять? — спросил старший лейтенант.

— В сумке, в паспорте, — начал я.

— Нет у тебя ни сумки, ни паспорта, — сказал старший лейтенант.

Добрый Скворцов оставил на мне одеяло: его засаленным краем я вытер потный лоб.

— Шапка есть из выдры, продам…

— Нет у тебя шапки, — старший лейтенант откинулся на спинку стула, пару раз качнулся, — ничего у тебя нет, кроме везенья, понял?

— Понял, — сказал я, не совсем понимая, о каком веленье идет речь.

— Домой, небось, хочешь?

— Хочу…

— Ну-ну! — старший лейтенант склонился над столом, что-то вписал в пустые графы небольшого с лиловатым штампом листка.

— Скворцов! — крикнул он и сказал мне:

— Надо бы тебе здесь, не отходя от кассы, но ничего, по месту жительства получишь! Иди одевайся, вонючка московская.

Я прошел в левую дверь, где мне выдали, в обмен на бирку с ноги, мешок с моими манатками. Кроме сумки и шапки, еще не было шарфа и часов: и то, и другое было мамиными подарками. Я оделся, посмотрел на себя в мутное, тронутое плесенью зеркало.

Сержанта-горы у выхода уже не было. Я вышел на улицу. Скворцов, в потертом бушлате, в шапке набекрень, стоял возле фургона «спецмедслужба».

— Полезай, — сказал он и распахнул обе дверцы.

Сесть там было некуда, но, слава богу, ехали мы недолго. Дверцы открылись, я выбрался из угла, с трудом спрыгнул на землю.

— Стой здесь пока, — велел Скворцов и исчез с водителем. Я огляделся: фургон стоял у самого здания вокзала. День был пасмурный, шел снег с дождем. Я сунул руки в карман куртки, нащупал сигареты и спички. Когда я почти что докурил сигарету до конца, появился Скворцов, ведя за шиворот маленького кривоногого мужика с авоськой, вернее — неся его, подхватив для надежности за хлястик кургузого пальтеца. Мужик машинально перебирал ногами, но глаза его были закрыты. Вдвоем с водителем они забросили тело в фургон, после чего Скворцов кивнул мне, и мы вошли в здание вокзала.

— Слушай, — спросил я Скворцова, — где меня нашли?

Он покачал головой:

— На рельсах… Обходчик нашел… Поезд уже подходил…

— А как же… А почему же… — я поперхнулся. Мне вдруг показалось, что я иду по вокзалу голышом.

— Что же вы меня отпустили? — спросил я.

— Показатели, — с чувством глубокого понимания сказал Скворцов, — показатели! Мы сегодня вообще всех отпускаем, — он замолчал и посмотрел на меня:

— А ты что? Недоволен, а?

Скворцов впихнул меня в проходящий пассажирский, в общий вагон. Проводница, беря билет, оглядела меня с пониманием.

— Стоять будешь, красавчик, — сказала она, — стоять на одной ножке…

В вагоне была тьма народу. Я прошел его до конца. В последнем закутке сидела большая компания восточных ребят, и одна третья полка была свободна.

— Там занято? — спросил я у одного из ребят.

— А полежи пока! — сказал тот.

Я забрался наверх, снял куртку, скатал и положил под голову. Неожиданно быстро стемнело, наступила ночь. Я лежал без сна, прислушиваясь к говору внизу. Разговаривали там, наверное, громко, но голоса казались мне приглушенными. Быть может, они везли цветочки, настоящие, которые потом, согреваемые таинственно мерцающими свечками, будут дожидаться покупателей в прозрачных коробах, а быть может, не доверяя оптовикам вроде пегого, сами везли те цветочки, из-за которых меня чуть было не переехал поезд.

О Толике, пегом, Джоне я думать боялся: так запросто положить на рельсы — такое внушало не только страх, а и настраивало на серьезный лад, словно я побывал где-то далеко-далеко, послушал краем уха музыку сфер, да вернулся назад. Я думал только об одном: как я, до выхода мамы из больницы, обменяю нашу квартиру на, пусть даже с потерей метража, квартиру в другом районе и как буду жить тихо, от остановки до дома, от дома до остановки.

Потом я заснул, а потом вдруг оказался внизу, сидящим на краешке скамьи, уронившим голову на руки. Спустился я, видимо, в полусне и долго не мог понять, где я нахожусь, а открывать глаза, поднимать голову очень не хотелось. Куртка лежала у меня на коленях. Она была новомодная, со множеством кармашков, молний. Окончательно проснувшись, я почувствовал легкий озноб и жажду. Я взял одну из позвякивающих на столике бутылок, сковырнул крышечку, вылил в рот остатки подванивающей приторной воды.

Поезд пришел в темноте, но было уже утро: я курил в тамбуре, и мимо проплывали пригородные платформы, полные спешащих на работу людей.

Мой вагон был в самом хвосте поезда и добраться до здания вокзала мне стоило немалых трудов. Я пришаркал в вокзальный буфет и купил на ниспосланную, не иначе как свыше десятку осклизлый кусок курицы, вареное яйцо, плавленый сырок, сочник. Наверное, вид мой сразу вызывал подозрение: только лишь заглянув в буфет, милиционер, весь в ремнях и погонах, свежий, поскрипывающий, в начищенных до блеска сапогах, направился ко мне, попросил, внимательно глядя, как я обглядываю куриную ножку, документы. Не сразу вспомнив про имеющуюся справку, я, чтобы потянуть время, хлебнул «фанты»: и милиционер, и все вокруг меня заискрилось, одновременно приобретая легкий металлический привкус.

— Ну и? — спросил милиционер.

Я подал ему справку, и он, приподняв тонкие, будто выщипанные брови, углубился в ее изучение. Соседи по столику начали на нас коситься. Наконец он сложил мою справочку, сунул ее за ремень портупеи.

— Ну и? — повторил он.

Я пожал плечами, показал ему полуобглоданную куриную ногу: ем, мол.

— Ага… — он пару раз кивнул. — Постой-ка здесь! — повернулся и пошел к выходу из буфета.

Очутившись без справки, я засомневался, что в самом деле существую. Я огляделся, совершенно не понимая, что мне дальше делать, и вдруг встретился взглядом с буфетчицей. Она держала у рта стакан с кофе и не мигая смотрела на меня. Потом она поставила стакан, подняла крышку буфетной стойки и поманила меня рукой. Я оглянулся: милиционер стоял у выхода из зала, спиной ко мне. Тогда я быстро прошел за прилавок, последовал за буфетчицей и оказался в заставленном ящиками коридоре.

— Все время прямо, — сказала буфетчица, не оборачиваясь, посторонилась, давая мне пройти.

Я прошел прямо, толкнул тяжелую, обитую железом дверь и оказался на улице. Еле-еле светало. Я подошел к дожидавшимся своей очереди такси и сел в самую последнюю машину, на заднее сиденье. Таксист некоторое время разглядывал меня в зеркальце, потом спросил: