Елена Гордеева - Не все мы умрем

И что бросается в глаза: одни ксерокопии. Кроме договора на «озеленение», подлинников нет. Значит, где-то есть еще один тайник — с подлинниками. Но ей до него нет никакого дела.

Вопрос: кому же все это хозяйство перейдет по наследству?

Ответ: тому, кто заменит убитого главаря.

Вопрос: почему спускались с крыши трижды?

Один раз понятно — спасатели. Их вызвали охранники Мокрухтина. Входную сейфовую дверь спасатели вскрывать не стали, а проникли в квартиру через открытую балконную дверь с крыши. Разумное решение. Правда, спасать уже было некого.

Вопрос: почему лазили еще дважды?

Потому что на наследство Мокрухтина претендуют две разные группировки.

Вывод: скоро начнется стрельба.

Она подняла глаза на телевизор. В салоне «Мерседеса» сидели двое: Мокрухтин и полная женщина рядом. Хозяин передавал ей пачку долларов. Евгения силилась вспомнить — где она эту даму видела? Ведь знакомое лицо!

На столе замигала лампочка селектора. Евгения отключила магнитофон:

— Что, Таечка?

— Звонит Виктор Петрович Кошкин из Минфина. Я посчитала, что это важно.

«Легок на помине, — подумала Евгения. — Денежный мешок в ультрафиолете».

— Слушаю!

— Здравствуйте, уважаемая Евгения Юрьевна. Я от Сморчкова. Он сказал, что у вас возникли затруднения с памятником Достоевскому. Я преклоняюсь перед талантом Федора Михайловича и хотел бы принять посильное участие в увековечении его памяти.

— Я тоже люблю перечитывать Федора Михайловича, — Евгения улыбалась, — и буду рада встретиться с вами.

Она слушала мужской голос в телефонной трубке и представляла, как Барсуков заставит Виктора Петровича сделать так, потом так… В конечном итоге любитель классики будет стоять на горбатом мосту через речку Пономарку рядом с любимым писателем, и, опершись на перила, смотреть в вечность, в струях которой исчезнет все, в том числе и его денежки.

Князь Кошкин-Мышкин. Роман «Идиот». Современное прочтение.

Вернувшись домой, Евгения застала Антонину Васильевну в слезах. Та сидела на табуретке у ванной комнаты и причитала:

— Сашенька, открой! Это твоя бабушка! Я очень боюсь за тебя.

— В чем дело, Антонина Васильевна? — всполошилась Евгения.

Свекровь подняла на нее заплаканные глаза:

— Она набрала полную ванну воды, заперлась и выключила свет. Сашенька, открой!

— Саша, — сказала Евгения, — я пришла с работы усталая, мне хочется умыться и полежать в ванне. Вылезай!

Сашка тут же откликнулась:

— Я умерла.

Антонина Васильевна зарыдала, а Евгения и глазом не повела:

— А почему тогда отвечаешь, если умерла?

— Я не совсем умерла, я только пробую. Лежу в темноте и думаю, что умерла.

— Открой, и давай думать вместе, — предложила мачеха.

От «думать вместе» Сашка никогда не отказывалась. Тут же раздался щелчок, и дверь открылась. Евгения остановила свекровь, которая ринулась включать свет, и одна вошла в полутемную ванную. Стены ее, отделанные под гранит, действительно напоминали чем-то склеп. Внутри было влажно и жарко. На постаменте стоял белый саркофаг, в котором, сложив руки на груди, плавала Сашка — как в невесомости.

— Пред ней во тьме печальной гроб качается хрустальный.

Послышался слабый всплеск.

— Ну, рассказывай!

— Бабушка говорит, что душа человека держится на тонюсенькой серебряной нити, — начала Сашка. — Когда человек спит, душа вылетает из тела и путешествует, поэтому мы видим сны. Когда человек умирает, душа его еще сорок дней на серебряной нити. А потом нить рвется, и душа уходит в загробный мир. Там темно, сыро и жарко, как у нас в ванной.

— А почему жарко?

— Потому что там варят грешников. И еще бабушка сказала, что скоро умрет. Значит, и я умру.

— Но это же нелогично! — возразила Евгения.

— Очень даже логично! Ты сама говорила: Сократ — человек. Все люди смертны. Значит, и Сократ смертен.

— В том-то и дело, что ты не Сократ, — рассмеялась Евгения. — Вот где твоя логическая ошибка.

— Верно, — обрадовалась Сашка и вылезла из воды. — Я не Сократ.

— Значит, и не человек, — подхватила Евгения. — А если не человек, то…

— А если не человек — то бессмертна! — закричала Сашка. — Урра!

— Поэтому выпускай воду и пошли есть твою колбаску.

Михаил, пришедший вслед за Евгенией, сидя на кухне, подтрунивал над ними:

— Как это у вас, у философов, интересно получается: логика — что дышло, куда повернул, туда и вышло. То Сократ смертен, то он бессмертен. Что же нам, простым смертным, об этом думать? — И он посмотрел на свою мать.

Боярыня Морозова сидела с опухшим от слез лицом и обиженно молчала, потому что она, родная бабушка, справиться с внучкой не может, а чужого человека — ма-че-ху! — внучка слушается. Где справедливость?

Евгения видела муки боярыни — то ли сжигать себя на костре, то ли супостат сам сгинет? — но предпочитала не акцентировать на этом внимания. И, обращаясь к мужу, подмигнула Сашке:

— Вообще говоря, не логика — что дышло, а закон — что дышло. И я уверяю тебя, что ты мыслишь таким же образом. Вот два понятия: полуживой и полумертвый. Это одно и то же?

Михаил воздел очи горе и почесал седой затылок:

— Пожалуй, одно и то же.

— Очень хорошо. Но если равны половины, то равны и целые части, не так ли?

Михаил шевелил губами, сосредоточенно думал и наконец кивнул:

— Да, равны.

— Ну вот, ты и доказал, что живой равен мертвому.

Сашка захохотала, а муж попробовал поддеть жену:

— А тайник-то твой — пуст. Тебя опередили.

— Ну что ж, — смиренно отвечала Евгения, — значит, кто-то оказался умнее меня.

— А мама, между прочим, — заступилась за нее Сашка, — и не говорила, что там что-то лежит. Она просто рассказала, где его искать. Мы хотели всем классом пойти. А потом вернулись: адреса не знаем.

— Все, — сказал Михаил, — в субботу — нет, в пятницу! — переедете с бабушкой на дачу.

— В деревню, в глушь, в Саратов! — Сашка скорчила рожицу.

Дочь повторила любимое выражение Евгении, когда той предлагали отдохнуть на даче. Картошку сажать Евгения не любила, удобства во дворе ей не нравились, а от леса у нее болела голова. «Слишком много озона», — объясняла жена мужу.

Их маленький домик она называла «бочкой Диогена», сидела допоздна на крылечке и смотрела на звездное небо. Что еще делать в глуши, как не думать? И вот теперь то же самое повторяет Сашка, да еще с интонациями Евгении. Это окончательно взорвало отца. Он почувствовал ревность.

— Все! Решено. На дачу до сентября!

Сашка тут же скуксилась, а мачеха, чувствуя в ней родственную душу, утешила:

— Ничего. Чтобы учиться думать, ванна не обязательна.

Когда внучка и бабушка ушли спать, Михаил, ощущая неловкость от своей вспышки, примирительно накрыл руку жены своей ладонью: