Юлия Волкова - «Агата Кристи» выходит в море

— Настена, ты дома?

«Вау! Это она, или я окончательно завернулась?»

— Привет, заинька! Ты свой загранпаспорт не потеряла часом?

— Я никогда ничего не теряю. Опять незапланированная стажировка по обмену для любимой дочки? Куда на этот раз? В Объединенные Арабские Эмираты? Или всего лишь в Юрмалу на семинар молодежного гендерного общества? А может быть, ты решила эмигрировать в Юсу? Всей семьей? Или эмигрирую только я?

— Насть, уймись, а!.. — Анна стянула плащ, швырнула его на тахту дочери и уселась в кресло у двери. — Я все понимаю. Но и ты должна меня понять. Я работаю, а не дурака валяю.

— Откуда я знаю, — пожала плечами дочь. — По-моему, ночи как раз существуют для того, чтобы валять. Дурака или умного — это уже дело вкуса.

— Давай без пошлостей, — поморщилась мать. — У нас аврал. Сегодняшнюю ночь я провела на таможне. Держусь только на феноле.

— Подсела на колеса? Миленько… — Настя отвернулась к окну, чтобы мать, не дай боже, не заметила двух непрошенно выкатившихся слезинок.

Анна Незванова посмотрела в затылок дочери и подавила вздох. Все, что она делала последние лет пятнадцать, она делала ради нее, Настеньки. Но, видимо, совсем не то нужно было делать…

— Завтра мы завершаем растаможку, — сказала она старательно бесстрастным тоном. — Два следующих дня у меня пройдут в обычном рабочем графике. А в понедельник мы с тобой уезжаем в круиз. И две недели будем вместе.

— Тогда, наверное, во вторник пойдет снег, — произнесла дочь насмешливо. — У меня, между прочим, в июне практика. Ты забыла?

— Я договорилась, — ответила Анна. — Тебе ее зачтут.

— Сколько отстегнула?

— Представь себе — ничего! Твоя директриса неплохо к тебе относится.

— Ко мне или к тебе?

Анна устало поднялась, махнула в отчаянии рукой и отправилась на кухню. Может быть, это была не лучшая идея — круиз и в придачу игра. Фирма, конечно, проживет две недели без ее руководства — за пятнадцать лет она приучила подчиненных работать и в свое отсутствие. Но может быть, эти две недели помогут растопить толстый слой льда между ней и ее шестнадцатилетней дочерью. До недавнего времени ей казалось, что проблем в их маленькой, «неполной» семье возникнуть не может. Настя росла умной, воспитанной, доброжелательной, не капризной. Оценки зарабатывала своим умом, а не благодаря «спонсорской родительской помощи». Дружбу одноклассников завоевывала, а не покупала. И всегда была готова понять свою мать, которая засиживалась на работе допоздна. Так совсем недавно казалось Анне. Или она внушила себе это? Но, так или иначе, во многом она ошибалась.

Месяц назад ей случайно попался на глаза дневник дочери. Не удержавшись, она прочла несколько страниц и ужаснулась. Мир Насти был совсем другим, нежели представлялся Анне. Если бы не хорошо знакомый, почти каллиграфический почерк с характерными закруглениями и легким наклоном влево, она подумала бы, что это чья-то чужая тетрадка. Но строки, наполненные страданием и ненавистью ко всему миру, в том числе к родной матери, были написаны ею, Настеной! Боже, какие дочь находила слова, для того чтобы описать свое отношение к ней! Анне всегда казалось, что Настя уважает ее, что любое слово, совет, просьба, наставление воспринимаются ею с доверием и без сомнений. Но оказалось, что уважение к матери — это чувство, о котором девочка не имела никакого понятия. Ровные, аккуратные строки кричали об отчаянной ненависти и даже презрении к Анне. И ни слова о любви… А ведь она была уверена, что Настя ее любит. Об этом говорили ее глаза, когда она смотрела на мать. Это было, было!..

Изменив своему принципу справляться со всеми своими проблемами самостоятельно, Незванова отправилась к психологу, предварительно отксерокопировав дневник дочери. Правда, психологом была ее бывшая одноклассница, к тому же давно забросившая профессию, но Анна знала, что более толковые советы она вряд ли от кого-либо получит. Да и не хотелось идти изливать душу совершенно незнакомому человеку.

— Ничего страшного, — сказала подруга, прочтя несколько страничек дневника Насти Незвановой и с сочувствием поглядев на бывшую одноклассницу Анюту. — Стадийно-критический период онтогенеза, очередной этап экстенсивно-качественной трансформации, характеризующийся гипервозбудимостью, импульсивностью, гипервлекомостью, ассимилированностью новационных чувственно-эмотивных реакций, мультиметаболизированными преобразованиями мотивационных процессов, имплицированностью флуктуационно-неустойчивого отношения к своему эго. Также налицо базисное становление специфических матриц аналитико-интегративной деятельности. Не расстраивайся, Анюта.

— Всегда завидовала людям, в голове которых укладываются такие простые понятия и определения, — проворчала Анна, выпила бокал вина, заботливо предложенный хозяйкой, и немного успокоилась. — А нельзя ли подвести под все это какую-нибудь научную базу? Что ты можешь сказать как бывший ученый?

— Как бывший ученый, — сказала подруга, — я скажу, что твоя Настя еще не вышла из пубертатного, то есть подросткового возраста, хотя ты ее и считаешь уже взрослой. А детям этого возраста, да будет тебе известно, необходимо внимание окружающих, они требуют права на самостоятельные решения и поступки, да и вообще жаждут, чтобы в них видели личность, а не послушную марионетку. Если уж совсем по-научному, любви ей настоящей не хватает, Анюта. И не чьей-нибудь, а твоей. Ты же видишь: любовью иного сорта она сыта по горло.

— Но я ее люблю, — растерялась Анна. — У меня кроме нее нет никого.

— Желательно, чтобы эта любовь обрела феноменальный вид, — сочувственно заметила одноклассница. — Иными словами: дочь должна видеть проявления твоей любви, а не только слышать о ней в телефоне. Хотя говорить дитятке, что ты ее любишь, иногда тоже стоит.

— Через несколько дней мы отправляемся в круиз, — пробормотала Анна. — И будем вместе. Все время. Может быть, что-то наладится?

— Из огня да в полымя, — загадочно улыбнулась подруга. — Смотри, не переборщи с феноменами эмпатии, респектоположительного и эгосимпатизированного отношения.

— Я постараюсь, — тихо отозвалась безутешная Анна, искренне завидуя глубокому проникновению подруги в тайны человеческих отношений.

А Нонна Победимова — так звали подругу Незвановой — завидовала Анне. И была уверена, что проблемы, свалившиеся той на голову, яйца выеденного не стоят. С ее-то деньгами да не заняться как следует дочкой! Будь у Нонны хотя бы сотая часть капиталов Незвановой, она бы бросила дела и все свое время посвящала бы ребенку. Ведь это самое главное для женщины. Тем более когда воспитываешь единственное чадо одна. У Нонны тоже была дочь — Наташка-второклашка. Конечно, золотой еще возраст, никаких недоразумений, как в семье Незвановых, пока не возникает. Но сама-то Нонна видит, как тоскливо Наташке играть или уроки делать, когда мама вроде бы и дома, рядом, а вроде бы и нет — сидит за швейной машинкой часами, головы не поднимая. Когда умер муж, а Наталье было полтора года, Нонна поняла, что не сможет вытянуть семью на зарплату доцента университета, в быстром темпе выучилась шить брюки и блузки и нанялась на сдельную работу в частное ателье. Чем была хороша эта работа? Ее можно было делать дома, не сдавая ребенка в ясли на целый день. Отпала проблема с детской одеждой — одевала Нонна дочурку, как принцессу. Но зато, чтобы в рационе питания малышки всегда были свежие фрукты и овощи, а у старенькой мамы Нонны не было недостатка в дорогих лекарствах от диабета, приходилось работать по двенадцать часов в день, а иногда и больше. Через некоторое время от неподвижного образа жизни появились проблемы со здоровьем — стало повышаться давление, обнаружилась сердечная недостаточность. Теперь пришлось зарабатывать на лекарства и для себя. В стране росла инфляция, дорожали продукты и коммунальные услуги, а хозяин ателье прибавлять зарплату своим работникам не торопился. Расценки оставались прежними — тридцатка за брюки, полтинник — за блузку, пятнадцать — за юбку. Временами Нонна жалела, что ушла из профессии — на лекциях она хоть не так уставала, да и перспективы были — когда-нибудь доросла бы до профессора, ведь способностями бог ее не обделил. Но назад пути уже не было — наука не терпит длительных перерывов.