Петр Галицкий - Цена Шагала

Это событие было, конечно, приятным. Но гораздо больше заинтересовало его исчезновение слежки, установленной, как он уже не сомневался, Ермиловым. «Что бы это могло значить? — думал Трегубец. — Связав меня с галереей, Геннадий Андреевич не мог не заволноваться. Значит, либо он решил, что я ему ни по зубам (что, в общем, мало вероятно, как бы высоко не ставил я свою скромную персону), либо… Либо дела складываются значительно хуже, чем мне бы хотелось. Иначе говоря, Ермилов принял решение. Надо бы мне заняться писанинкой».

Он вернулся в свой кабинет, заперся на ключ, достал несколько листов бумаги и принялся подробно и тщательно излагать суммируемую на ходу информацию. Он написал всю известную ему историю дела Сорина, поделился с бумагой своими соображениями о связи Ермилова с кем-то из руководства его департамента, назвал фамилию, кажущуюся ему наиболее правильной (а именно, фамилию Полозкова), вписал в свой своеобразный отчет размышления на тему связи Цуладзе и Ермилова, снабдив все это данными, полученными от Пакина, от Горловой, от Токарева. Так он работал часа четыре, изредка прерываясь для того, чтобы налить себе растворимого кофе, невкусного, но хотя бы согревающего. Наконец, закончив, он устало откинулся на спинку стула, размял затекшие пальцы и, спрятав бумаги в маленький конверт, заклеил его и положил во внутренний карман пиджака. «Та-та-та, — сказал он себе, — хочешь мира — готовься к войне. Впрочем, это уже, скорее, не подготовка, а страховка».

Буквально минут через десять после того, как он завершил свой титанический труд, в дверь кабинета постучали. Трегубец, кряхтя, встал со стула, дошел до двери и отпер ее.

— О, Ян, легок на помине, — поприветствовал он Старыгина. — Ты-то мне и нужен.

— Что на сей раз прикажете, Василий Семенович? — грустно улыбнулся Ян.

— Не прикажу, а попрошу, дорогой мой. Составь мне компанию: пойдем-ка выпьем настоящего кофейку, а то от этого растворимого у меня во рту так кисло, будто лимонов наелся.

— Кофейку мы завсегда с удовольствием, — ответил Ян.

— Ну и чудненько. Поплелись.

Едва они вышли за проходную, Василий Семенович подхватил Яна за локоток и принялся негромко говорить ему почти в самое ухо:

— Вот что, дружок мой милый. События развиваются так, что, вполне вероятно, скоро придется тебе занимать мое креслице.

— О чем вы? Начальство не жалует? — спросил Ян.

— Можно и так сказать.

— Переводят куда?

— Пока не переводят, но вполне возможно, что переведут, куда-нибудь на Кунцевское…

— То есть?

— Там у меня родитель лежит, — ответил Трегубец.

— Тьфу ты, пропасть, — сплюнул Ян. — Что у вас за мысли такие мрачные с утра?

— Ну, во-первых, уже четвертый час, — ответил ему Трегубец, — во-вторых, в нашей жизни, Ян, все может случиться. Лучше быть готовым. Ты вот что: возьми этот конвертик (он извлек из кармана свое запечатанное досье) и храни его, дорогой мой, не говоря никому ни слова. Вскрывать и читать пока не рекомендую. Коли со мной что-нибудь случиться, тут сверху телефон написан.

— Вижу, — сказал Ян, рассматривая конверт.

— Позвонишь по нему, попросишь Дмитрия Владимировича. Запомнил?

— Дмитрия Владимировича, — повторил Старыгин.

— Скажешь ему, что Василия Семеновича… Ну, что, собственно говоря, нет меня более…

— Да ладно вам!

— Не перебивай. Скажешь также, что Василий Семенович оставил тебе на хранение этот конверт, который ты не вскрывал и, надеюсь на твою честность, не вскроешь.

— Как изволите, — ответил Старыгин.

— Ну вот. Настойчиво так попроси о встрече. Конверт ему передашь. Ежели он захочет с тобой связаться, не отказывайся. Если же конверт возьмет, а о встрече не попросит, просто забудь.

— Неужто все так серьезно?

— Серьезней не бывает.

— Василий Семенович, да я при вас неотступно, двадцать четыре часа…

— А вот этого не нужно. Видишь ли, Ян, пока неприятности могут только меня коснуться. Ежели ты за мной тенью ходить станешь, то и тебя не пощадят. И что тогда конверту: пропадать? Нет, дружок, пусть хоть после меня, но он сработает: надоела мне вся эта шушера! Да, вот еще что: с собой его не носи, заныкай где-нибудь.

— Найдем местечко.

— Деньги твои…

— Какие деньги? — удивился Ян.

— Ну, кукла, кукла, которую ты мне делал, — вернутся завтра-послезавтра, я ребятам в отделе по искусству сказал. Правда, не сочти за нескромность, имени твоего не упоминал, на стол они ко мне лягут, оттуда и заберешь, в случае чего.

— Да сами отдадите, Василий Семенович.

— Может, и отдам. Ну, да бог с ним, с грустным. Да вот уже и пришли, — сказал Трегубец и толкнул тяжелую деревянную дверь недавно открывшегося подвальчика. Из глубины до них донесся запах настоящего кофе, приглушенный шум голосов и стойкий запах сигарет. — Заходи. Здесь хоть душновато, зато уютно, — и Трегубец пропустил Яна вперед.

Их посиделки длились недолго. К конверту они больше не возвращались. Сидели, потягивали кофеек, дурачились, рассказывая друг другу байки и анекдоты. Потом Ян вернулся в Управление, а Василий Семенович налегке отправился домой. Он прошелся по магазинам, прикупил копченую курицу, бутылку кефира, десяток яиц, шкалик на вечер и, нагруженный припасами, вошел в собственный подъезд.

К его сожалению, лифт не работал, и на свой пятый этаж Трегубцу пришлось тащиться пешком. Уже поднимаясь, он услышал какие-то приглушенные голоса, но особенно не придал им значения (опять молодежь распивает). Действительно, между третьим и четвертым этажом, на площадке у окна расположилась весьма живописная компания из трех парней лет двадцати пяти. По всему было ясно, что сидят они довольно давно: на полу стояла опустошенная бутылка водки, на подоконнике высилась початая вторая, лоснились на газетке кусочки краковской колбасы и в банке из-под кильки тлел недокуренный окурок. Парни весело обсуждали приключения с бабами какого-то Коляна, ежесекундно вставляя ремарки по поводу его мужского достоинства и сексуальных качеств его подруг. Трегубец почти миновал компанию, удрученно покачав головой.

— Не сорите только, мужики, — попросил он, уже начав подниматься дальше.

— Чо-чо, мужик? — прервал беседу один из троих.

— Не сорите, говорю, после себя мусор не оставляйте. Если больше пойти некуда, то, ради бога, сидите. Просто потом грязи чтобы не возникало.

— Тебе что, козел, здоровье не мило? — встрял второй.

— Ребят, я же вам не хамил, — ответил Трегубец, останавливаясь и оборачиваясь, — я же к вам вежливо, культурно.

— Да пошел ты со своей культурой.

— Вот народ, — вздохнул Василий Семенович. — Могу ведь и по-другому попросить.

— Ну-ну? — заинтересовался один из трех.

— А вот и «ну-ну», — сказал Трегубец и устало вытащил из-под мышки пистолет Макарова. — Ну, теперь ясно?