Сергей Лавров - Заначка на черный день

— Это точно… Впрочем, чем выше поднимаешься по карьерной лестнице, тем легче, наверное, плевать в потолок!

Он выразительно покосился на затяжку на моих колготках, как раз с его стороны. Движение губ его мне не понравилось. Какое-то оно было брезгливое — и я тут же взвилась, нервы у меня были на пределе. Выдала, что называется, по первое число. Он отстранился от меня, сдвинулся вбок — и наверное поэтому у самого поворота к моему дому не заметил бородатого верзилу в свитере и джинсах, сошедшего с тротуара. Как можно было не увидеть такой шкаф — ума не приложу. Видно, я его здорово допекла. Да уж, я умею пудрить мозги без зеркальца!

Он даже не вышел из машины — рост не позволял, боялся мелко выглядеть рядом с великаном на тротуаре. Поэтому пришлось выскочить мне. Здоровяк уже поднимался на колени, покряхтывая. Свитер его разодрался, и локоть кровоточил.

— Не ушиблись? — глупо спросила я, глядя на разодранный локоть.

— Не очень… испугался больше, — не менее глупо ответил он.

Человек-функция посмотрел на нас сквозь тонированное стекло, развернулся и уехал. Он бы никогда в жизни не признался, что испугался.

— Какой нахал! Даже не довез вас! — возмутился верзила.

Он, кажется, решил, что менеджер высшего звена на своей эксклюзивной тачке подрабатывает извозом.

Я присмотрелась к пострадавшему внимательнее — не ушиб ли он голову. Немолод. Открытое простое лицо… из тех, кто недостаток интеллекта компенсирует количеством детей. Обильная растительность на щеках придавала ему вид грозного древнего воина, но под косматыми бровями викинга прятались бегающие глазки неврастеника.

— Как себя чувствуете? — поинтересовалась я. — Далеко живете? Пойдемте, я вас провожу. Глуповато мы с вами выглядим…

— Вы не кажетесь мне глуповатой, — простодушно возразил великан. — Вы скорее… умноватая.

Он разглядывал меня с искренним младенческим восторгом. Мы пошли, но через несколько шагов его качнуло, и он вынужден был ухватиться за мою руку.

— Вы… э-э… как вас зовут? — спросила я.

— Меня зовут Вениамин Михайлович, — заученным тоном ответил он.

— Вы, Вениамин Михайлович, здорово треснулись. У вас, должно быть, сотрясение мозга.

— Нет-нет! У меня все в порядке! А что вы делаете сегодня вечером?

— Настоящая женщина, Вениамин Михайлович, — я поправила прическу, — планирует только дни, а вечера оставляет на волю случая.

Он как-то странно, по-детски заулыбался.

— Да… я понимаю. Мне тоже сегодня некуда идти. Я только сегодня выписался из неврологического диспансера.

Бамс! Приехали! Я внимательно оглядела его наряд. Ну, конечно, вылитый бомж.

Я решительно отдернула руку.

— Все, дальше сам. Травмопункт вон там, через два квартала. Шагай, шагай, бомжака! Не оглядывайся!

Он безропотно покосолапил прочь, почесывая бороду, боязливо озираясь, как побитая собака. Это был не первый человек, который мне понравился и которого я беспощадно отшила.

Дорога к дому обычно портит мне настроение. Все не так, как могло бы быть, и как быть должно. На асфальтовой дорожке черти горох молотили, парадная без света, стены ободраны, изрисованы… Чем ближе к старости, тем сильнее хочется красоты. Странно, но это так. Завтра же напишу жалобу в домуправление, насупив брови, твердо решила я. Такое ощущение, что они живут в другом городе и не видят всего этого безобразия!

Квартира моя, застигнутая врасплох затяжным ремонтом, тоже не радовала глаз. В прихожей на полу громоздилась куча старого хлама, который я не успела выбросить. «Не спеши выбрасывать, — говорила моя мама. — Делай это медленно и с удовольствием». Не знаю, какое тут удовольствие, лично меня старье раздражает — не хочется косвенных намеков на возраст. С новыми вещами молодеешь сам. Когда мне грустно, я иду к метро и там на лотках подешевке покупаю себе что-нибудь новенькое… хоть носовой платочек. Понятно, почему стариков так тянет на молоденьких…

Но в тот вечер у меня ни на какое дело руки не поднимались. Поздно было суетиться. Если ночью мне повезет, я найму рабочих, и они все сделают за меня. А если не повезет, пусть мой Виталька корячится, со своей Софочкой. Я им не прислуга. Мне все это тогда долго-долго не понадобится.

На кровати в спальне поджидали давно заготовленные аксессуары моей ночной прогулки. Черное трико, носки, кроссовки, изящные нитяные перчатки с кнопочками и блестками. Маска из чулка — новую пару колготок не пожалела, перевела. Веревка, фонарик, нож… мешок для денег… Чистое белье, разумеется, — вдруг обыскивать будут? Ну и дура же я, прости, Господи!

На кухне из последних запасов я заварила себе кофе покрепче, достала початую бутылку бренди и глотнула прямо из горлышка. Чего теперь экономить, спрашивается?! Обидно будет сидеть в тюрьме и знать, что твою заначку оприходует какой-нибудь ушлый опер, как в телесериале про разбитые фонари. Фигу вам с маком! Я сидела за столом, пила бренди и заедала мутный страх шоколадными конфетами из заветной коробки, которую берегла ко дню рождения, а за окном разгорался такой закат, что просто сердце щемило! Просто феерия из голубого, золотого, красного и почему-то зеленого. Интересно, из окна камеры закаты видны?

После стакана коньяка и сигареты мне стало хорошо. Головы я не теряю никогда и, как настоящая женщина, прекрасно помню, с кем забылась. Ноги только слегка повело, да язык сделался вдруг шершавым и толстым, едва ли не заполнив рот. Зато острота мысли появилась неимоверная. Оставив воображаемую следственную бригаду на сухом пайке, погрозив неведомо кому пальцем, покачиваясь, я побрела в комнату и принялась рыться по шкатулкам, собирая фамильные драгоценности: прабабушкины, бабушкины, мамины и свои. Вот уж этого операм точно не видать как своих ушей. Уложив побрякушки в сумочку, я распахнула шкаф, грохнув дверцей о стену, и принялась критически рассматривать свой гардероб. Достала новую мутоновую шубу, ни разу не надеванную, бросила на кровать. Добавила пару симпатичных новых кофточек, шапку и шкурку норки, которую берегла на воротник. Белье? Ну, тут пусть все забирают, ха-ха… На обувь самой глядеть страшно… выкинуть все к чертям, что ли, чтобы перед понятыми стыдно не было?

Я добавила еще пару памятных и дорогих сердцу безделушек, положила два семейных альбома… Никогда не считала себя сентиментальной, а вот поди ж ты… Увязав все это в новую скатерть — образовался весьма внушительный тюк, — я надела туфли, взвалила тюк на плечи и потащилась к Марго. Она моя старая подруга, женщина искренняя и честная, и живет недалеко. Пусть у нее все полежит… пока не разрешится роковой вопрос современности: тварь ли я дрожащая или право имею?

Тащилась я грустно, точно ломовая лошадь по большаку, стеная и прощаясь навек с повстречавшимися соседями, изумленно мне отвечавшими. Я, знаете, слыву женщиной твердых правил. Меня им нечасто доводилось видеть в таком… забавном виде. Слезы текли у меня по щекам, когда я оглядывалась на дом, в котором прожила без малого сорок лет… на старую березу у подъезда, которую сама посадила, на помоечку, у которой… впрочем, это неважно. В общем, грустно мне было. Хотелось встретить по пути кого-нибудь прекрасного, умного, доброго, понимающего, чтобы пожалел, разрешил сомнения и простил.