Ольга Некрасова - Платит последний

Лида Рождественская, счастье мое! Не знаю, увижу ли я тебя снова, но хочу, чтобы между нами не оставалось неясностей. Были целые месяцы, когда я не вспоминал о тебе. Но и эти месяцы я жил ради одной цели: добиться Лиды Рождественской. Я торопился защитить диссертацию, потому что у Лиды Рождественской папа профессор. Я зарабатывал деньги на всем, на чем мог, и не всегда так, как мне хотелось, потому что Лида живет с папой небедно, а со мной должна жить богато. Мне не хватало честолюбия. Я хотел быть просто хорошим химиком, специалистом такого уровня, чтобы мне достойно платили и не смели мной помыкать. Ты привыкла к большему, и ради тебя я стал добиваться большего. Если бы я не встретил тебя, у меня бы была другая жизнь: жизнь полегче, вполсилы, потому что без тебя я бы никогда не узнал всех своих сил и способностей.

Ты знаешь: я никогда за словом в карман не лез, но сейчас у меня нет для тебя слов, кроме тех, которые миллионы раз повторяли миллионы людей. На них держится род человеческий, и слов лучше и чище еще не придумано: я люблю тебя, я люблю тебя, Лида Рождественская!

Твой навсегда Николай Ивашников».

Лидия снова и снова читала неровные строчки и не могла прочесть подряд, от начала до конца — слезы застилали глаза. Она промаргивалась, выхватывала еще несколько строк из середины и опять начинала плакать.

— Главное, я сам их брал на этом складе два дня назад, — переглянувшись с Кудинкиным, сказал Орехов. — Дверь была заперта — стальная дверь, и мы ее не проверили. А он, скорее всего, был в это время здесь.

Лидия стала вспоминать, что сама делала два дня назад — получала новый паспорт, моталась по магазинам за сапогами, потом улетела к отцу. От едких слез глаза выжигало. Лица вокруг, тесный санблок с ржавыми подтеками на стенах — все казалось туманным, ненастоящим, как во сне. Она погладила пальцами край сломанной перегородки в душе — это на ней Колька написал ей письмо. У него была ручка, у него было время, и он, отгоняя дурные мысли, оставлял где попало дурашливые надписи: «Здесь томился в бандитском застенке Коленька Ивашников», «Никогда больше не буду ловить на живца», «Люська! Виталик! Если сможете своровать — своруйте, но дочку не забудьте, а то я буду к вам во сне приходить!».

— У меня все переписано под протокол, — сказал Орехов, когда Лидия пошла вдоль стен, читая ивашниковские послания. — Ничего существенного.

— Перегородка, — сказала Лидия, — если ее выломали и выбросили на помойку, значит, на ней было что-то существенное.

Орехов покачал головой:

— Перегородку мы собрали, все куски. На ней только письмо вам. Главное, Коржик божится, что, когда мы их брали, Ивашников был здесь. Да и не было Коржику смысла ломать стену: у него ключи от двери изъяты при обыске. Только я тогда не знал, от какой двери эти ключи.

— А это что? — спросила Лидия.

Помимо ивашниковских надписей, стены были исчерканы черным фломастером: спартаковские эмблемы, всероссийские три буквы и просто горизонтальные черточки, будто кто-то пробовал фломастер перед тем, как начал писать.

— Маркер складской, — пожал плечами Орехов, — на коробках писать. Валялся тут же, приобщен к делу.

Лидия достала забытые в кармане отцовские очки — у него был плюс, сильный, — и как в лупу стала рассматривать следы маркера.

— Аптека здесь поблизости есть? — Она так посмотрела на Орехова, что капитан поежился: — А что?

— Да ничего, — взорвалась Лидия, — здесь же тоже надписи, зачеркнутые!

— Ну и что теперь делать, если зачеркнутые?

— Экспертизу, товарищ капитан, — казенным голосом отчеканила Лидия. — Где аптека?

— В соседнем доме.

— Я сбегаю, Лидьвасильевна! Вы скажите, что вам нужно, — пискнула Люська. Работоспособная секретарша была подавлена и жалась к Виталику.

— Купишь марганцовку, перекись водорода, — стала перечислять Лидия, — спирт… Если чистый не продадут, возьмешь борный, он без рецепта. Да, и выклянчи у них ультрафиолетовую лампочку для денег, я не знаю, как это называется.

— Индикатор подлинности, — подсказала Люська.

— Индикатор подлинности. Оставь им что-нибудь в залог, приплати за прокат.

Люська убежала. В санблоке повисло молчание, как это бывает, когда все ждут чего-то важного и не хотят гадать.

— Жопа ты с ручкой, извини за выражение, — сказал Кудинкин приятелю. — Проверил бы дверь…

— Ты здесь раньше меня был, — огрызнулся Орехов.

— Я здесь был в порядке личной инициативы. И сдал тебе троих с оружием. Премию-то получил? С тебя бутылка.

— Вычти из того ящика, который ты мне наобещал, — заявил Орехов.

Лидия хотела закричать на них, но вдруг поняла, что менты затеяли эту пустую свару, потому что им стыдно как мужикам и профессионалам — проворонили ее Коленьку. Могли спасти и не спасли.

Вернулась Люська, и Лидия первым делом ухватилась за ультрафиолетовую лампочку.

— Выключите свет, — скомандовала она.

Растворители и отбеливатели не понадобились: в ультрафиолетовом свете под черным маркером явственно различались строчки Ивашникова.

— Это нам с тобой, — громко зашептала Виталику Люська. — Номер счета для дочки Николая Ильича… А это расчеты по «Бытхиму». Виталик, он надеялся, что ты «Бытхим» реконструируешь.

Чаще всего повторялось Лидино имя — «Лида Рождественская», «Лида Ивашникова», «Лида и Коля поедут на Майорку». И наконец — «Я попросил Брехунца позвонить жене».

— В яблочко! — Орехов включил свет. — Кто знает адрес его жены?

Виталик стоял бледный.

— А ты, лопух, еще чай ходил к ней пить, — отстранилась от него Люська. — Я знаю!

— Выходим, выходим, — заторопил всех Орехов. — Кирюшка, поехали на твоей машине. Мне пока предъявить ей нечего, поколю ее как свидетеля, а ты сиди во дворе и следи, куда она потом поедет. Не дома же она держит мужа… Хотя как знать, может, помирились. — Он посмотрел на Лидию и осекся. — Лидия Васильевна, вы можете оформить экспертизу актом?

— Бланков нет, — пожала плечами Лидия. — Поеду на работу, оформлю акт.

— А я потом к прокурору за постановлением на обыск, — добавил Орехов. — В общем, день на процедуры уйдет. Напишу рапорт, чтобы дело ОПГ Фиделя объединить с делом о пропаже Ивашникова Николая Ильича… Нате вам ключи от подвала, перепишите все скрытые надписи. Потом созвонимся.

И Орехов с Кудинкиным ушли.

Писание протокола — самое занудливое из необходимых дел, придуманных человечеством. Писание протокола в темноте занудливее ровно в два раза.

Люська выключала свет, Лидия освещала очередную надпись ультрафиолетовой лампой, потом Люська включала свет и Лидия диктовала Виталику:

— На левом дверном наличнике на расстоянии полутора метров от пола сделанная, возможно, почерком разыскиваемого скрытая надпись: «Лидка, любимая»…