Рекс Стаут - Учебная стрельба

Он сказал, что лучше подождет меня возле орудий, и я отправился выполнять распоряжение, пообещав вернуться к полудню и взять его с собой в столовую.

На складе рядовые и несколько канониров грузили снаряды на тележки и растаскивали их по батареям.

- А что за парень крутился на твоих позициях? - поинтересовался Шанэн, когда я принялся отвинчивать крышку ящика с боеприпасами.

Я сказал, что это брат приехал из Парижа навестить меня.

- Да ну! Не думал, что у тебя есть брат. А сколько он здесь пробудет?

- До вечера.

- Ну вот, - огорчился добряк Шанэн. - Если б я знал, не стал бы тебя беспокоить. Вообще-то мы тут и без тебя справимся, правда, парни? Возвращайся к брату, Бонно. Я загружу твою тележку.

Я поотнекивался немного - просто из вежливости, - но он продолжал настаивать, и кое-кто из ребят его поддержал. Так что я доложился дежурному лейтенанту, получил разрешение и зашагал назад, к Теодору.

Отсутствовал я всего десять минут и удивился, обнаружив дверь помещения моей батареи закрытой, - я был уверен, что, уходя, оставил ее распахнутой. Впрочем, задумываться об этом я не стал, толкнул ее, вошел и в тот же миг услышал приглушенный возглас человека, которого застигли врасплох. И человеком этим был Теодор.

Он стоял в дальнем углу, возле каменного выступа, вполоборота к двери. На скулах его выступили красные пятна, в глазах было странное выражение. Одной рукой он опирался на выступ, в другой - правой - сжимал, как мне показалось, какой-то белый предмет.

Что-то - наверное, выражение его глаз - подсказало мне, что происходит, и это было как удар молнии. А потом вдруг выражение это изменилось, и я понял - он догадался о том, что я все про него знаю.

Мы долго стояли так, глядя друг на друга, в полной тишине, совершенно неподвижно. Он пристально смотрел мне в лицо, я не отводил глаз, чувствуя, как к горлу подкатывает ком. По-моему, в тот момент я был потрясен гораздо сильнее, чем Теодор.

Наконец я заговорил, и собственный голос показался мне чужим:

- Теодор, что у тебя в руке?

Он не ответил. Я сделал пару шагов вперед и снова остановился. Все это время мы продолжали буравить друг друга взглядами. Его щеки побледнели, губы сжались. Но внезапно лицо брата просветлело, он пошел мне навстречу, протянув обе руки и спокойно сказал:

- Вот. Пожалуйста, можешь посмотреть.

На правой ладони лежал маленький блокнот - белые листочки в кожаном переплете. Я взял его. Хватило одного взгляда. Там были какие-то записи на немецком языке - их я, конечно, не разобрал, но понял, что означали схемы и цифры: "3-35 х Ю - 4-20 х 8 - 30 шагов - 6-25 х 15 - 40 шагов - 7-15 х 15" и так далее.

Две страницы были исписаны сверху донизу.

Я помню, что даже тогда в моей взбаламученной душе еще оставалось место чувству изумления - меня поразили память и наблюдательность Теодора. Ведь у него не было возможности записывать, пока мы с ним бродили по форту; занести сведения об орудиях и укреплениях в блокнот он мог, только когда остался один на втором ярусе, в помещении моей батареи.

Минула целая вечность, прежде чем я наконец оторвал взгляд от блокнота. "Наверное, примерно то же самое испытывает человек, прочитавший свой смертный приговор", - подумал я тогда. Я знал, что Теодор смотрит на меня, но не мог взглянуть на него в ответ.

Потом прозвучал его голос:

- Bien? {Ну? (фр.)} - Он всегда так смешно говорил это слово:

"Bien?" - как нетерпеливый ребенок, веселый и злой одновременно.

- Bon Dieu {Боже (фр.)}, Теодор! - выдавил я - почти всхлипнул. Ты... предатель!

Тут Теодор расправил плечи.

- Я не предатель,- с гордостью произнес он. - Я офицер германской армии.

- Ты шпион! - гневно выкрикнул я. - Ты пришел сюда, ты предал меня, родного брата... По крайней мере, ты пытался это сделать, но тебе не удалось!

Теодор приблизился и положил руку мне на плечо.

- Верно, не удалось, - сказал он. Его голос чуть заметно дрожал. - Но послушай, Жозеф, если кто-то из нас предатель, так это ты. Нет! Подожди, дай мне договорить! Я не обвиняю тебя, но и ты не имеешь права называть меня предателем. Ведь мы оба родились в Германской империи, разве мы не подданные императора Вильгельма? Разве не обязаны мы хранить ему верность? Ты вступил во французскую армию только потому, что судьба привела тебя в Париж, - тебе просто не оставалось выбора. Если бы ты оказался в Берлине, ты стал бы солдатом германской армии, иного не дано. Послушай меня, Жозеф. Я офицер, капитан. Едем со мной в Страсбург, и я добьюсь, чтобы тебя сделали лейтенантом. Едем, неужели тебе нравится служить здесь канониром?

Я думаю, месье, что, если бы не эти слова, все было бы по-другому. Но я разозлился оттого, что он посчитал, будто я могу стать предателем.

- Теодор, - сказал я, глядя ему в глаза. - Я поклялся защищать свою страну, а ты - враг Франции. Ты пришел сюда шпионить и попытался использовать меня. Я ничем не обязан германскому императору. Я здесь для того, чтобы исполнять свой долг.

Тогда он наконец понял и отшатнулся, переменившись в лице.

- Жозеф... - начал он и осекся.

И снова мы долго стояли, молча глядя друг другу в глаза.

Не знаю, что со мной творилось, месье, но в моем сердце не было места для жалости или братской любви.

Был дух войны, я думаю, и злость на Теодора за то, что он хотел меня одурачить. День за днем мы только и слышали: "Франция, Франция, Франция", и в конце концов все в форте посходили с ума. И да простит меня Бог, я даже гордился, что нашел в себе достаточно мужества для того, чтобы сделать то, что задумал.

- Месье, - сказал я брату: я был театрален, я назвал его "месье", - я солдат Франции и должен выполнить свой долг. По вашему собственному признанию, вы - шпион германского правительства. Надеюсь, вы поймете, почему я не стану арестовывать вас самолично. Я запру вас в этом помещении и доложу о вашем присутствии дежурному офицеру.

И я уже собрался выйти в коридор, как вдруг заметил, что Теодор улыбается - той самой улыбкой прежних времен. Он заговорил - спокойно, без намека на страх или упрек в голосе:

- Жозеф, я тоже солдат и буду последним, кто осудит тебя за то, что ты выполняешь свой долг. Но ты прекрасно понимаешь, что это означает для меня смерть, а ведь, помимо прочего, я - Бонно, твой брат. Вот блокнот, возьми его и отпусти меня. Других записей у меня нет.

Я никогда не забуду улыбку, с которой он произносил эти слова, месье. Она поразила меня в самое сердце. Я отошел от двери, воскликнув:

- Теодор, брат мой! - и раскинул руки, готовый заключить его в объятия.

Но в этот самый момент наших ушей достиг хор голосов, эхом отдававшийся по всему форту. Сотня глоток выводили знакомую мелодию. Это пели мои товарищи, дружно шагавшие на обед в казарму:

Allons enfants de la patrie,

Le jour de gloire est arrive!