Михаил Ежов - Башня из красной глины

— Я думаю, это не он.

— Кто?

— Не профессор Самсонов.

— Почему? Потому что он ваш друг?

— Нет. Считайте это предчувствием. Ну и я его хорошо знаю. Хотя вы, конечно, такие вещи не учитываете. Вас интересуют факты.

— В основном да.

— Желаю удачи. Постарайтесь поймать убийцу, пока он не прикончил кого-нибудь еще.

— Кого, например? — спросил Смирнов. Он понимал, что ответ Жеребина может оказаться намеком — если он кого-то подозревает. И если этот человек ему не нужен.

Однако Жеребин только покачал головой:

— Не знаю, — сказал он. — Я ведь не полицейский.

Смирнов понял, что Жеребин помогать не торопится. Давить он не хотел, чтобы не показывать, что догадывается, где работает его собеседник. Это могло быть опасно. Попрощавшись, он ушел, оставив Жеребина попивать пиво и курить «Мальборо», и отправился в каюту.

Дымин дремал, отвернувшись к стене. Дыхание у него было ровное. Следователь сел за стол, глядя в иллюминатор, за которым виднелся поросший лесом берег — он был так далеко, что выглядел темной полоской, делящей мир на небо и воду.

Смирнов достал из внутреннего кармана удостоверение и вытащил из-за полиэтиленовой обложки сложенный вчетверо листок. Развернув его и разгладив на столе, он вгляделся в цветное изображение индийской богини Кали. Это была ксерокопия рисунка, выполненного акварелью на куске ватмана и оставленного убийцей Кристины возле пресса. Краски были подобраны мрачные, линии казались резкими — словно художник делал набросок штрихами, а затем лишь обвел его тонким пером, заряженным тушью.

Смирнов разглядывал богиню смерти со смешанным чувством ужаса и отвращения. Сколько еще жертв должно быть принесено, чтобы она удовлетворила свой голод? И есть ли у этого голода предел? Кали была для Смирнова воплощением всех одолевавших его демонов, олицетворением самого зла. Он сложил листок и убрал обратно под прозрачную обложку удостоверения — так он всегда был с ним.

Смирнов перебрался на койку, но не лег, а сел и прикрыл глаза. Он решил, что подремлет всего полчаса, а затем будет думать, — для того, чтобы сопоставить факты, нужна была свежая голова. Но следователь заснул крепче, чем рассчитывал. Разбудил его судовой колокол, возвещавший о том, что скоро будет ужин. Смирнов встал, чувствуя, как затекли мышцы спины и шеи. Размяв их кое-как руками, он быстро принял контрастный душ и переоделся.

Дымин на ужин не пошел и от предложения Смирнова принести ему что-нибудь в каюту отказался. Лицо у него было зеленое, а губы едва шевелились.

Во время ужина следователь с облегчением отметил, что все ученые на месте. Покончив с уткой в кисло-сладком соусе и жареными грибами, залитыми разогретой сметаной, он не торопясь выпил чай с яблочным ароматом, а потом отправился в каюту, где набрал на ноутбуке отчет для Несметова и отправил его по электронной почте — как обещал. Если даже начальник уйдет с работы, то сможет прочитать его дома.

В девять была небольшая развлекательная программа, а в начале одиннадцатого на «Фаэтон» пришло сообщение, что береговая охрана выловила ниже по реке тело молодого мужчины с привязанным к шее чемоданом. Его зацепили багром почти случайно — в этом месте дно поднимается, и поэтому труп оказался в зоне досягаемости. Капитан отправился на катере на опознание. Все это сообщил Смирнову и Дымину старпом, специально пришедший в их каюту по поручению Капотова.

— Капитан приказал все это вам передать, — сказал он под конец.

— Когда он вернется?

— Не знаю. В любом случае мы продолжаем идти прежним ходом и с прежней скоростью. Он нас догонит на катере.

Васильев сидел на кровати, положив руки на колени и опустив голову. Глаза у него были прикрыты, и со стороны могло показаться, что он дремлет, но на самом деле в голове у мужчины происходил мучительный процесс. Он вспоминал, как ворвался в кают-компанию и увидел собравшихся там счастливцев — людей, чьи дети выздоравливали благодаря лаборатории, которой руководил покойный ныне Марухин. Васильев не верил в то, что его ребенку нельзя было помочь. Он был уверен, что Марухин получал взятки от родителей. Васильев видел перед собой Женю, сидящего в инвалидном кресле. Он, отец, ничего не смог сделать для того, чтобы вылечить его. Васильев вспомнил, как собрал деньги и пришел к Марухину — но тот отказался с ним разговаривать и почти выгнал. Разыграл возмущение. Наверное, мало предложил, решил Васильев.

Он купил билет на теплоход с определенной целью: наказать продажных генетиков, которые имеют наглость решать, кто достоин их помощи, а кто нет. Марухин мертв — судьба уже покарала его, — но остались другие. Например, Самсонов, свысока глядящий на всех вокруг. Или его жена. Да любой из тех, кто сегодня с такой досадой смотрел на него, когда он явился в кают-компанию, чтобы взглянуть им в глаза. Но он увидел в них только желание поскорее избавиться от него — назойливого и приставучего родителя, чей ребенок имел несчастье появиться на свет с генетическим недостатком. И самое страшное — он заметил такое же выражение на лицах присутствовавших родителей. Им тоже хотелось, чтобы он ушел и оставил в покое их любимых ученых, кудесников, которые лечат их детей.

Васильев дернулся и вдруг резко ударил кулаком по столу. Затем встал и замер, глядя в стену перед собой. Ладонь горела огнем, но он этого не замечал. В глазах стояли слезы. Он спросил подошедшего к нему на палубе полицейского, очень ли он был жалок, когда ворвался в кают-компанию, но он и сам знал ответ. Еще как! Чувство бессилия захлестнуло Васильева, и он кинулся к чемодану. Замки не хотели открываться, и пришлось повозиться почти минуту, прежде чем крышка откинулась. Васильев принялся выбрасывать аккуратно сложенное белье, пока не увидел лежавший на дне завернутый в промасленную тряпку пистолет ТТ. Он купил его на рынке два месяца назад, повинуясь безотчетному порыву. Потом долгими вечерами смотрел на него, слыша доносящиеся из соседней комнаты стоны Жени. Так к Васильеву постепенно пришло решение. И сейчас он понял, что пришло время его осуществить.

У этих людей нет совести, и бесполезно к ней взывать, подумал Васильев. Но это не значит, что он должен терпеть их пренебрежение. Его сын заслуживает лучшего отношения. Он чудный ребенок, ему просто не повезло. Васильев знал, с какими сложными случаями сталкивалась лаборатория Марухина и добивалась результатов. Но его ребенка отвергли, а его самого не хотят слушать. От жгучей обиды Васильев едва не задохнулся. Он сел на кровать, сжимая в руке пистолет и судорожно открывая и закрывая рот — словно вытащенная из воды рыба. В ушах пульсировала кровь, под ложечкой противно засосало. «Это нервы!» — сказал он себе и встал. Заткнул ТТ сзади за ремень, прикрыл футболкой. Подошел к зеркалу, посмотрел: вроде незаметно.