Сергей Владимиров - Пожинатель горя

Секунды обернулись вечностью. В проеме показалась Наталья Семеновна, тоже в траурном платье и черной косынке. Она так же не обратила внимания на мой воинственный вид и вообще, казалось, игнорировала мое присутствие, обращаясь к сестре:

— Аля, что все это значит, что он себе позволяет?

— Не волнуйся, Наташа, ничего страшного не произошло, — успокоила Друзина.

— Ну я же вижу, — проговорила Фирсова, и в ее глазах, увеличенных мощными диоптриями, зародился болезненный упрек. — Вы всё делаете по-своему, никогда не слушаете меня. Зачем ты впустила его, зачем поощряешь его хамские выходки? Да, ты богата, думаешь, что самостоятельна, что вправе пренебрегать моими советами. Но разве жизнь еще не научила тебя? Разве ты мало страдала от людской подлости? Я вам всем хотела только хорошего: и тебе, и Кристине, и Владимиру. Они не послушались, нарушили божественные заповеди: она оказалась гордячкой, он прелюбодеем. Они погубили себя. Попомни мои слова, Аля, погубишь себя и ты.

Я еще ни разу не видел Наталью Семеновну такой. Обошлось без слезных вздохов, причитаний и страдальческого заламывания рук. С сухонькой пожилой женщиной творилось нечто невообразимое. Сбросив привычную маску немощности, вдова с истеричным надрывом принялась выкрикивать гневные обличающие слова:

— Да, я много могу сказать и тебе, и этому человеку! Действительно, что стесняться его, мы уже посвятили его во все наши семейные тайны. Я знаю, ты благородна, не будешь затыкать мне рот деньгами, которые так щедро платила нам с мужем все это время. И за воспитание Кристины, чтобы она ни в чем не нуждалась, и за работу в «Миллениуме». Но эти деньги для меня стали самым большим злом. Я не сумела привыкнуть к ним, воспринимать свой достаток спокойно. Со стороны могло показаться, что я не в меру расчетлива и жадна. Володя ушел от меня, перечеркнув все то, что было. Ему показалось, что жить в нищете честнее. А Кристина… Она всю жизнь презирала меня за эту самую расчетливость и бережливость. Еще бы… Росла на всем готовеньком, ни в чем не знала отказа. Живя так, очень легко питать неприязнь и к деньгам, и к тем, для кого они что-то значат. Она не голодала, не мыкалась по гарнизонам, не знала цену трудовой копейке. Это для тебя, Аля, она была светом в окошке, я-то вполне изведала ее мерзкий характер.

Наталью Семеновну лихорадило, она держалась из последних сил.

— Ты такая добрая, стремишься облагодетельствовать всех, — уже почти не контролируя себя, продолжала наступать Фирсова. — А для меня ты просто дура! Уже забыла, как измывался над тобой Виктор Ланенский, как изменял направо и налево, как ты даже травилась таблетками? И не хотела слушать меня. Верила, что он все равно вернется к тебе, что он любит лишь тебя одну и только на тебе женится. Ему нужна была не ты, а городская прописка. Очень охота было такому видному парню после учебы возвращаться в свою тьмутаракань! И сделал он тебе предложение перед самым вручением дипломов. Слава богу, у тебя хватило ума ему отказать. Какой удар по его самолюбию! Помнишь, что было потом? Он слезно попросил тебя о последней встрече и на ней подсыпал тебе в вино какой-то дряни. Негодяй, воспользовался твоей беспомощностью. Сделал все так, чтобы ты непременно забеременела и уже никуда от него не делась. Он не мог позволить, что ты выйдешь замуж за кого-нибудь другого и оставишь его ни с чем. А кто потом шантажировал тебя, кто сообщил Друзину о твоей беременности и наговорил гадостей, каких не было и в помине?! Сам женился на психически больной, лишь бы зацепиться в городе. А ты… ты простила ему все, приняла на работу, сквозь пальцы смотрела на его махинации! Да еще пристроила к кормушке его гадкого сыночка. Входил в твой кабинет как к себе домой, сколько раз прилюдно оскорблял меня и Володю! И ты опять терпела. Он-то тебе кто такой?

Алевтина Семеновна будто очнулась от бессловесного созерцания, ступора, вызванного жестокими выпадами сводной сестры. И, похорошев на глазах, посмотрела на Наталью одновременно с превосходством и сочувствием, ведь ни испепеляющей страсти, ни запретных ласк последняя испытать не могла.

— Он мой любовник, — сказала младшая. — Конечно, тебе с твоим воспитанием это трудно представить. Но меня совсем не интересует чужое мнение, и уж тем более твое. Я люблю его так же, как в свое время любила Виктора.

Наталья Семеновна покачнулась. Я шагнул к ней и не дал упасть. Препроводил в комнату с аквариумом и усадил на диван. Я уже понял, что Владислава Ланенского здесь нет и можно хотя бы немного расслабиться.

На несколько минут повисла пауза. Фирсова собирала распавшееся в потрясении лицо, прикасалась к глазам, носу, рту, проверяя, на месте ли они. Дышала с присвистом, полуобморочным взглядом прося у нас подтверждения, что все это ей послышалось. Я выжидал. Приоткрытые губы Алевтины Семеновны чуть подрагивали, и вовсе не в волнении; по ним блуждала язвительная торжествующая улыбка, точно такая же, как у Владимира Михайловича, когда он становился свидетелем аналогичных предсмертных сцен. Видя, что все усилия бессмысленны, Фирсова внезапно излечилась, выпрямилась и сухо произнесла:

— Я умру от стыда, Аля. Как ты могла стать такой распутной?

— Забываешь, сестренка, — фамильярно отозвалась Друзина. — У нас общий отец. Кобель, как ты его всегда называла. Вот я и пошла в него. Проявилось отцовское на пятом десятке. Созрела. Правда, могу тебя сильно огорчить: сама я никого не соблазняла. Но и не особенно сопротивлялась. Просто захотелось хотя бы ненадолго ощутить себя женщиной. Открою небольшую тайну: с мужем за все эти годы у нас не было нормального секса. Сколько раз мы были в постели, можно сосчитать на пальцах. В моей жизни было всего два настоящих мужчины: Виктор и его сын. Да, они использовали меня каждый по-своему. Старшему требовалась городская прописка, младшему — деньги на удовольствия, игру и молоденьких девушек. Ну и что? Они изумительные любовники и хорошие актеры. В их объятиях любая дурнушка сможет почувствовать себя желанной. И плевать на гордость. Хочешь знать мое мнение? Если бы ты, Наталья, не была такой чопорной пуританкой, муж бы от тебя не ушел.

— Вы все одного поля ягоды, — злобно заметила Фирсова. — И живые, и мертвые. Я вас проклинаю. Не хочу больше знать. Мне теперь понятны слова Кристины, сказанные незадолго до смерти. Она сказала, что мир полон моральных уродов, и такой мир должен быть уничтожен. Даже человек, которого я всегда ценила и уважала, оказался таким же, как все. Это ведь о тебе, Аля. Твоя дочь совсем немного знала младшего Ланенского, но сразу распознала сущность этого ничтожества. И не могла уяснить, почему таких очевидных вещей не замечаешь ты, почему терпишь его рядом с собой. А потом догадалась, в чем тут дело. И ты перестала для нее существовать.