Сергей Владимиров - Бог жесток

— В чем же заключалось это чувство вины? — удивился я.

— Саша задержался на улице, играл с ребятами в парке, — пояснила девушка. — Если бы он пришел вовремя, ничего бы не произошло. Он бы еще успел разбудить Леночку…

— А не кажется ли вам, Зина, что осознание собственной вины — слишком сложное чувство для восьмилетнего паренька?

— Нет, что вы… Саша был очень развит.

— Жаль… Еще классик говорил про горе от излишнего количества серых клеток, — произнес я в пустоту, встряхнулся, возвращаясь в настоящее. — Сколько вы прожили здесь с Леной Стрелковой?

— Семь лет. Почти что восемь. Саша был тогда совсем крохотный, — ответила соседка.

— А как вы познакомились с ней?

— С Леночкой? — переспросила Зина, и вновь накатившее волнение помешало гладкому изложению событий. — Я только приехала в этот город… стояла с чемоданами… В общежитие устроиться было нельзя… нужна справка с места работы. А на работу не брали без прописки… Сами понимаете, замкнутый круг… И тут Леночка… Она была так необыкновенно добра… Пожалела меня… Пустила к себе пожить… И помогла с работой…

— Так просто, без прописки? — совершенно не к месту усмехнулся я.

Монашка отчаянно покраснела.

— Н-нет… Она… Она…

— Вот так просто прописала у себя первую встречную?

— Зачем?.. Зачем вы так? У меня не было никаких дурных мыслей. И вы совсем не знали Леночку. Она… Она могла поделиться последним…

Зина отвернулась к комоду, выдвинула нижний ящик. Я видел в висящем на стене зеркале ее лицо. Девушка из последних сил пыталась удержать слезы.

— Я немножко рисую, — вымолвила она стыдливо. — И как-то сделала Леночкин портрет. Я считала ее самой близкой подругой…

Любительский портрет на обычной белой картонке был выполнен цветными мелками. Может, рисуя, Зина польстила своей подруге, но и без этого становилось ясно, что Лена Стрелкова была живым воплощением молодости и жизнелюбия. Она смеется, запрокинув голову. И складывается ощущение, что трепещут ее белокурые, рассыпавшиеся по плечам волосы, задорным блеском лучатся поразительно голубые глаза и даже вздергивается аккуратный любопытный носик.

Кажется нелепым, что эта красивая молодая женщина жила в такой халупе — однокомнатной, перегороженной лишь фанерой, и диким то, что она умерла…

— Она была больше чем привлекательна, — произнес я. — Я не поверю, что у нее не было любовника…

Наблюдаю за девушкой. Она болезненно закусывает губы, краска смущения ударяет ей в лицо.

— Почему вы все, мужчины, так говорите?! Готовы представить каждую женщину…

— Это всего-навсего жизнь. Если хотите, физиология. И никакого греха в этом нет. Разве забыли, «и благословил их Бог, говоря: плодитесь и размножайтесь»?

Она тряслась всем своим щуплым тельцем.

— Нет! Если бы так… Но ведь вы… Ведь вы сами ищете в людях, наоборот, самое постыдное, гнусное, низменное… То, что называется блудом и пороком! Конечно, у Леночки могло быть много мужчин, и будь она другой, давно бы жила со своей красотой в каком-нибудь из тех особняков! Но у Леночки была чистая душа! Она любила своего сына и всего одного мужчину!

— Который был отцом ее ребенка?

— Да!

— С которым она сбежала от своей матери?

— Да!

— Но который потом сбился с пути истинного и стал вором и уголовником? — окончил я на полтона ниже.

Жалко исказилось рябоватое птичье личико.

— Нет… Неправда… Этот человек давно умер… Они даже не успели пожениться…

— А сын?

— Саша?.. Саша родился позже. Леночка так назвала его в память об отце…

— И тем не менее я предпочел бы услышать эту историю со всеми подробностями, — заявил я официальным тоном.

Первой реакцией Зины был привычный, столь ожидаемый мною испуг, но в следующий момент ее косящие глаза приобрели мечтательное выражение, способное вызвать у натур более чувствительных, нежели я, приступ слащавого умиления и жалости.

— Я немножко пишу, — в очередной раз отважилась признаться девушка. — И запоминала все Леночкины истории. Не знаю, как бы отнеслась она, но потом я записывала их. Может, мне повезет и я издам это произведение в серии «Любовный роман»…

Суетливое метание в четырех стенах, шум выдвигаемых ящиков, шорох перекладываемых бумаг — и Зина протягивает мне толстенную амбарную книгу с искусно выполненным заголовком: «Истинные чувства». Я принимаю рукопись, обещаю непременно вернуть по прочтении и погружаюсь в уныние, предчувствуя скорую пытку.

— С кем Лена еще поддерживала отношения?

Девушка лихорадочно соображала, закатив глаза под потолок.

— Не знаю… Даже не знаю, что вам и ответить. Леночка жила очень замкнуто, много читала, воспитывала Сашу и еще… мы часто говорили с ней о Боге…

Меня разобрал смех, и, лишь собрав всю волю в кулак, я смог подавить начинающуюся истерику. Я вспоминал смеющееся лицо на портрете, и, провались я на месте, это лицо никак не могло принадлежать мрачной богопослушной затворнице. Я ощущал, что с самого начала меня очень умело водят за нос.

— Так неужели, кроме вас, ей никто не был близок?

— Была… Была одна преподавательница. Из университета, где училась Леночка.

— И кто же эта преподавательница? — На этот раз от собственного бессилия я рассмеялся.

— Тамара Ивановна Белецкая. По литературе. Леночка часто навещала ее. А однажды брала меня.

— И вы помните адрес? — наседал я.

— Конечно… Точнее… — путалась монашка. — Какая улица, дом… Совсем не знаю. Но расположены… Сейчас я объясню.

Перед уходом я осмотрел газовую плиту, находящуюся в том же помещении за занавеской, и дверной замок. Аналогичные замки без труда открываются гнутым гвоздем. Зина наблюдала за мной с нарастающим волнением.

— Вы… Вы сомневаетесь, что с Леночкой произошел несчастный случай? — Один-единственный вопрос робкой пташкой спорхнул с ее дрогнувших губ. Но и его я оставил без ответа.

Эти небольшие дворики забытых провинциальных городов словно скопированы друг с друга. Не сопротивляясь течению времени, они преображаются в ногу с ним. Могучие полувековые деревья срубаются с завидной оперативностью, и на смену живой зеленой стене вырастает стена железобетонная — гаражей и мелкооптовых складов. Лишившись опеки тяжелых благоухающих крон, печально складывается судьба этих маленьких тихих двориков: приземистые двухэтажки, детские площадки, беседки отживающих свой век стариков и старух выглядят особенно жалко на фоне растущих каменных джунглей.

Необратимо ушли в прошлое времена, когда дворики эти считались вполне мирными: потасовки местных мальчишек воспринимались как ЧП и становились темами экстренных педсоветов в школе. Теперь эти дворики облюбованы для разборок криминальными авторитетами, отстреливающими своих конкурентов и игнорирующими милицию.