Сергей Владимиров - Бог жесток

Захлопываю за собой дверь и спускаюсь вниз рядом с носилками. Когда женщину загружают в салон реанимационного микроавтобуса, она приоткрывает глаза, равнодушным взглядом обводит склонившихся над ней. Из размытых желтых пятен, в которые превратились человеческие лица, узнает мое, касается моих пальцев своими, холодными, сведенными судорогой. Трудно говорить — язык, губы точно после заморозки, каждый вздох — невыносимая боль. Скорее бы все это кончилось…

— Кеша и Зоя… Я догадывалась… Ничего не говорила ему…

Сирена растворяется в монотонном городском шуме.

Я ощущал себя злым демоном. Куда бы я ни влезал, везде людей начинали преследовать несчастья. Я вспомнил незнакомца в кожаной куртке, за которым погнался по ошибке и для которого забег этот обернулся смертью под колесами автомобиля; я вспомнил жизнерадостного Семушку, в кишках которого уже цинично покопались мясники из судмедэкспертизы; я вспомнил услугу, которую оказал Светлане Пастушковой, развязав ее, и такая свобода передвижения привела к гибели моего одноклассника. Я думал о Тамаре Ивановне Белецкой, и, если бы верил в Бога, я бы молился за ее спасение.

Мою ключицу обхватили напряженные крючковатые пальцы. Я обернулся. Это был Иннокентий Георгиевич с авоськой овощей с рынка.

— Что вы здесь делаете, молодой человек? — обратился он ко мне своим типично неприязненным тоном. — У нас же не было договоренности, чтобы вы самолично являлись сюда.

Крутанув плечом, я сбросил руку старика.

— Вашу жену только что увезла «скорая».

— Тома? — Побледнев, он отшатнулся назад.

Авоська шмякнулась на асфальт, по тротуару покатились крупные свежие помидоры.

— Как?.. Почему?.. — прибавил он, слепо шагнув мимо меня. — В какую больницу ее увезли? Я должен быть там…

— К ней никого не допускают, — ответил я. — Что-либо предпринимать сейчас бессмысленно, только ждать и надеяться…

— Положение настолько серьезное? — Белецкий больше не мог крепиться, бесстрастность и холодность рассудка изменили ему, сдержанность в проявлении чувств обернулась паническим страхом перед неизбежным. — Если с Томой что-то случится, я не смогу дальше жить. Я один, совершенно один, оставьте меня!

Но это было не требование, даже не просьба, а жалкое признание одинокого старого человека.

— Вам не следует оставаться одному, — сказал я, чувствуя, какое грязное неблагодарное дело ждет меня впереди.

— Я не нуждаюсь в ваших утешениях, — неожиданно огрызнулся отставной генерал, расправив плечи. — Вы сделали много, очень много, и за это я вам безмерно признателен, но оставим разговоры на потом, когда наступит ясность с состоянием Томы. Или вы припасли что-то еще?

Я не торопился отвечать.

— Терпеть не могу недомолвок и неопределенности, это принцип всей моей жизни, и никогда я от него не отступал. — Иннокентий Георгиевич поднял с земли изрядно похудевшую авоську и направился вдоль дома в сторону автобусной остановки. — Проводите меня до больницы и можете говорить все, что вы раскопали по этому делу. Вижу, что мне будет неприятно, но я готов принять любой удар судьбы. После того, что случилось за последние дни…

— И последние тридцать лет, — добавил я.

Белецкий принял мое замечание стойко, не взглянув на меня, он продолжал свой путь.

— Никогда не думал, что моя жизнь станет для кого-то открытой книгой, — произнес он.

— Тем не менее это так, — сказал я. — Вы действительно любили Зою Стрелкову?

— Зачем же спрашивать, раз вы и так все знаете, — с укором посмотрев на меня, отвечал Иннокентий Георгиевич. — Чудесная девушка, открытая и непосредственная, само воплощение молодости. Они были с Томой лучшими подругами, и я долгое время не знал, кому отдать предпочтение. Я никогда не приветствовал случайные связи и тогда, сорокалетний военный, без постоянного угла и семьи, всерьез задумался о своем тыле. Ну и что, что разница в возрасте, что я гожусь им в отцы, настоящей любви это не помеха. Расчет? В какой-то мере да. Зоя была по-детски легкомысленна, смешлива и весела, ей нравились компании, танцы, ухаживания молодых людей, но без грязи и пошлости, в которую окунулись мы сейчас. Она была еще не готова для семейной жизни, а ее интерес ко мне… Романтическая влюбленность в человека в погонах, она бы очень быстро улетучилась, соприкоснувшись с бытом и проблемами. А Тома была другой, серьезной и вдумчивой, и ее чувства казались мне гораздо крепче. Меня любили сразу две девушки, и я любил их обеих. До этого даже представить не мог, что такое может быть. Совершенно запутался. Не хотел поссорить их, не мог принадлежать им обеим и не имел права встречаться с каждой по отдельности. Боялся обидеть их и от этой неразрешающейся неопределенности переставал уважать самого себя. Раньше были женщины, но ни одна из них не западала мне в душу так же глубоко, как эти две.

— Но с Зоей у вас был более серьезный роман…

— Роман? — Белецкий желчно крякнул. — Ах да, роман… Сейчас это называют «переспали» или еще пошлее. Однажды Зоя пришла ко мне в общежитие с бутылкой шампанского и… Не знаю, что случилось, но я проявил слабость, потерял голову… Двадцатилетняя девушка соблазнила меня, хотя сама была девственницей… В какой-то момент она испугалась и просила этого не делать, но в меня вселился дьявол. Стыд, страсть и боль… Мы были близки всего один раз, а после этого ни разу не виделись. От Томы я позже услышал, что Зоя одна воспитывает дочку. Я навел справки, посчитал срок и все понял… Но что я мог сделать к этому времени? Я был женат, у меня рос прекрасный сын… Я не видел Лену больше пятнадцати лет, а когда произошла наша встреча, не смел сказать ей, кто я такой. И так вплоть до ее смерти… Лена умерла, но остался Саша. Считается, что внуков любят больше, чем детей.

Я не стал говорить старику, что Саша Стрелков вовсе не его внук, что он сын Милы Гориной.

— Поэтому вы не оставили дела просто так, когда мальчика похитили из детдома, — продолжил я за Иннокентия Георгиевича.

— Я хотел выяснить. Я подозревал Александра Солонкова. Мне сразу же не понравился воспитатель Федор Пырин, знаете ли, какое-то шестое чувство. Но в результате не добился ничего. Их обоих убили.

— Убили, — повторил я. — Но кто? Пожалуй, это последняя загадка, и я найду ответ, если вы мне поможете.

— Каким образом? — Кустистые брови Иннокентия Георгиевича сомкнулись на переносице. Он прекрасно владел собой.

— Всего лишь правдиво отвечая на мои вопросы. Тамара Ивановна принимает снотворное?

— Нет. У нее чуткий сон, но она вполне обходится и так.

— А вы?

— С возрастом меня стала мучить бессонница. Всякие дурные мысли, особенно по ночам. Да, время от времени я принимаю транквилизаторы.