Елена Арсеньева - Камень богини любви

– Я только что зашла во двор, – покачала та головой. – Как раз отсюда выехали пожарная и «Скорая».

– Ну-у, это никому неведомо, когда вы здесь появились, – с боевым огнем в глазах повернулась к ней Нина Лавровна. – Может, вы их убили, а потом зашли снова – посмотреть, в какую сторону поворачивается расследование.

– Это по принципу, что убийцу всегда тянет на место преступления? – невесело пошутила Алёна. – Меня не тянет – наверное, потому, что я не убийца. Час назад я была в «Видео», там есть кому это подтвердить, да и на более раннее время у меня алиби есть. Так что не получается ничего из этой версии.

Нина Лавровна огорченно всплеснула руками:

– Ну что ж это за незадача такая, ну что я из кухни-то не выглянула, когда Варвара Дмитриевна ту девушку впускала?! Главное, у нее телевизор был включен, я засмотрелась на что-то, уж не помню, и не выглянула. Вот дура старая, как будто у меня телевизора нет, такой случай пропустила!

– Да вам повезло, что вы! – утешила Марья Юрьевна. – Если бы вы ту девушку видели, вы были бы свидетельницей. И где гарантия, что она не начала бы охотиться на вас, чтобы вы ее не выдали?

– Боже! – заломила руки Нина Лавровна и так побледнела, что это было видно даже в сгустивших сумерках. – Я… я что-то замерзла. Я домой пойду.

И она засеменила в ближайший подъезд, из которого в эту минуту вышли двое мужчин, в которых, несмотря на штатское, безошибочно можно было признать сотрудников милиции. До Алёны и стоявших рядом с ней Марьи Юрьевны и Сергея Иваныча долетел обрывок разговора:

– Ну что, тело можно увозить. Да, это вполне может тянуться к следу, который взял Шамрай. Говорят, он сюда сейчас приедет. А пока, Кузьмин, нужно срочно связаться с кем-то из «Видео», может быть, там что-нибудь известно о его связях. Пошлите туда оперативников, я только не в курсе, до которого часа магазин работает.

– Вроде до двадцати одного, – ответил Кузьмин. – Я сам туда сейчас же подъеду, товарищ Спиридонов.

– Да вот девушка из «Видео» уже тут! – воскликнула в эту минуту Марья Юрьевна и ткнула пальцем в Алёну.

Дела давно минувших дней

В Петербурге я ударился в работу и спустя некоторое время собрал труппу из молодых актеров. Одной из них была моя Лиза, а следующей весной к нам должны были присоединиться и Васильевы. Мы прекрасно понимали, что с опытными труппами нам не тягаться, а потому искали для первых спектаклей провинциальные городишки, куда еще не дошла железная дорога, а значит, зрители там не избалованы петербургскими и московскими гастролерами. Мы рассылали письма председателям театральных обществ, и наконец – осень уже шла к концу! – получили ответ из города Вытегра – той же Олонецкой губернии, что и Петрозаводск. Там уже лежал снег… Решили ехать на санях и после нескольких дней пути оказались там, куда Макар телят не гонял!

Показывать свое искусство нам предстояло в клубе. Вид его был жалок… зал мог вместить чуть больше сотни человек, сцена маленькая, тесная, со скрипучими подмостками, в единственной артистической уборной стены покрыты плесенью. Но делать нечего, надо начинать работу! Пошли искать жилье. Однако никто не хотел сдавать нам комнат. Ответ был один: «У нас уже жили актеры – знаем!» Кое-как сняли целый верхний этаж в деревянном доме на самой окраине городка, но без какой-либо мебели. В складчину накупили на базаре деревянных столов и табуретов, сшили из мешковины «перины» и набили сеном. Сговорились, что хозяйка будет каждый день варить нам горшок щей с мясом – сразу и первое, и второе.

Вот беда, никак не могу припомнить, с чего мы начали репертуарный план и что вообще ставили. Жизнь в Вытегре вообще не стоило бы запоминать, до того она была унылая и безрадостная, кабы не одно страшное происшествие, которое произошло примерно два или три месяца спустя.

Итак, мы готовили свои постановки сами – в полном смысле этого слова. Афиши писали от руки – типографии в Вытегре не было. Декорации рисовал я на кровельном картоне. Сажа, мел, желтая и красная охра – вот все, что было в моей палитре. На прочие краски не хватало денег.

Театрального парикмахера, конечно, не имелось. Мы привезли с собой несколько париков, но их не хватало. Научились делать сами. Парики в те времена выклеивали на папье-маше, они получались тяжелыми, с твердым, словно деревянным, лбом. Чтобы соединить твердый лоб парика с живым и подвижным лбом актера, приходилось наклеивать полосу из тесьмы и густо замазывать шов гримом. Гримировальные краски мы варили на свином жиру сами. От местного цирюльника получали волосы для париков. Но вышить бороду на тюле, как делают мастера гримировальных дел, мы не могли. Я додумался: нарезал волосы и клеил их в несколько рядов на щеки и подбородки моих актеров. Отдирали такие бороды со слезами…

Мы привезли с собой несколько «исторических» костюмов, которые видоизменялись удивительно изобретательно. Надела актриса на обыкновенное городское платье «испанский перед», расшитый стеклярусом, – вот уже костюм не то эпохи Возрождения, не то стиля ампир. Обыкновенный сюртук с накинутой на плечи небольшой пелериной мог фигурировать в самых разных эпохах.

Спектакли давали три раза в неделю. И все время новые! Это была страшная, потогонная, изнурительная работа, но жителей Вытегры назвать театралами можно было только в бреду. Мы с горькой усмешкой вспоминали время, когда зрительный зал казался нам маленьким. Он наполовину пустовал и теперь чудился большим и унылым…

Наши щи становились все более постными, а потом и вовсе перестало хватать денег на мясо. Да и осточертели нам эти щи! Так хотелось чего-нибудь другого, вкусного, разнообразного… и как же страшно стыдно было мне перед моей молодой женой, которая молча, кротко терпела ту нищету, в которую я ее вверг!

Нашей единственной отрадой была сцена…

Как-то так вышло, что все те небольшие деньги, которые были у нее и у меня, ушли все на нужды моей мечты – театра. Мои товарищи просили жалованья – но мне нечего было выплатить им. Мы задолжали за квартиру. И в конце концов жить стало почти не на что. Раз появилось вдруг мясо на нашем скудном столе – потом я узнал, что Лиза тайком унесла в скупку серьги, подаренные ей матерью.

Вся душа моя перевернулась от злости на себя. Нищий, альфонс, живущий на счет молодой жены! Лиза продала последнее, чтобы спасти и меня, и всю нашу труппу от голода, а я… а у меня в самом дальнем углу кофра лежит драгоценность, подаренная мне Эльвирой Михайловной.

Нет, я не могу! Это память о самом светлом, о самом прекрасном, что было в моей жизни…

«А разве не Лиза самое светлое и прекрасное в твоей жизни?» – словно бы спросил меня чей-то голос. Это был голос моей совести. Но голос памяти, голос незабываемого восхищения, голос страсти, которую я все еще испытывал к Эльвире Михайловне, заглушал его.