Александр Савельев - Аркан для букмекера

Там же, в казино, Владимир Александрович встретил женщину, так взволновавшую его, что он не мог успокоиться несколько дней. Все это время, помимо воли, он думал о ней, не зная как поступить.

По случаю семейного торжества Лидия Михайловна вернулась с работы пораньше, попросила Синебродова раздвинуть в гостиной стол, одеться приличней, а сама ушла на кухню. Вскоре по квартире поплыли аппетитные запахи чеснока, ванилина, корицы. На столе появились бутылки, графины и все остальное, что полагается в таких случаях.

Гости не заставили себя ждать.

Градолюбова, общительная по натуре, тем не менее не откровенничала с коллегами о подробностях семейной жизни, но в редакции догадывались о какой-то романтической истории и сгорали от любопытства. Поэтому приглашенные поглядывали на Владимира Александровича с нескрываемым интересом. Он это прекрасно понимал и слегка усмехался, видя чересчур откровенный интерес к своей персоне, а в общем, он привык владеть собой в любой ситуации и поэтому не смущался.

Подруге спецкора, Кате, было на вид не больше тридцати. Она слегка конфузилась, но это не шло ей во вред, а напротив, добавляло очарования. Несколько полноватая, неторопливая в движениях, она посматривала на присутствующих с нескрываемым интересом, близоруко щурясь и невпопад краснея, отчего казалась еще более женственной и незащищенной.

— Катюша, как вам наша домашняя выпечка? — поинтересовалась у нее Лидия Михайловна.

— Объедение. С тех пор как умерла мама, я ничего подобного не вкушала.

— Какую паву отхватил ваш любимчик, — улучив момент, выразил свое восхищение Градолюбовой другой ее коллега, заведующий отделом публицистики. — И заметь, «не вкушала».

— Лида, не открыть ли нам с тобой небольшое кафе? Ты — на кухне, я — за стойкой. А? — пошутила жена публициста, тоже профессиональная журналистка.

— А как же бесчисленные почитатели твоих приперченных рецензий? От пресной пищи они могут зачахнуть.

— Не зачахнут. Сейчас умников развелось много. Бред так и прет из их болезненного подсознания.

— Фу, как вульгарно — бред. Свобода творчества. Творец волен в выборе темы и в средствах выражения, — подал голос спецкор, имеющий в редакции репутацию юного дарования.

— Скажите, ради Бога, зачем нормальному человеку экскурс в чье-то больное подсознание?

— А никто не неволит. Наслаждайтесь классикой. Имеете полное право.

— Допустим. Но посмотрим на проблему с другой стороны, — вмешалась в разговор журналистов следователь по особо важным делам. — Какой практический смысл заумного искусства?

— Всякое искусство заумно. Никто, кроме автора, не способен до конца понять произведение искусства.

— Оставьте, юноша. Искусство для искусства. Куда вас понесло?

— Нет, позвольте, Лидия Михайловна, я поясню свою мысль. Смешно и наивно искать в искусстве целесообразность. И тем более — утилитарность. Речь о другом: о халтуре, пошлости, шарлатанстве под личиной свободы творчества.

Ольховцева твердо держала свою линию:

— Творец и те, кому адресовано его творчество, должны играть по одним правилам, должны иметь одни и те же критерии оценки в искусстве.

— Вкус — понятие субъективное. Сколько людей, столько и представлений о красоте.

— Истинное искусство не перестает быть искусством оттого, что не всем понятно. Лида, помнишь, мы с тобой попали на премьеру «Зеркала» Тарковского? Фильм пустили на пробу в трех кинотеатрах. Публика тогда в Москве была весьма эрудированная. Свет зажегся, все потянулись на выход, и гробовая тишина. А почему? Боялись ляпнуть какую-нибудь глупость. Почти никто ничего не понял, но все чувствовали: это — искусство высочайшей пробы. Вот вам ответ на ваше утверждение о наличии условностей в искусстве. Ошибаться свойственно каждому в отдельности, но коллективное помрачение рассудка — нонсенс.

— Спрос рождает предложение. Творчество — тот же товар, и на него также распространяются рыночные отношения. Не все гении, но все хотят есть.

— Катенька, попробуйте салат, — предложила Градолюбова. — Очень вкусный. Разговор у них долгий и нервный, но пищеварению не вредит. Володя, поухаживай за девушкой. Ее кавалеру некогда. Нынешняя молодежь галантностью не отличается.

— Галантность — изобретение бездельников. Мы — люди дела. В девяносто первом году на баррикадах у Дома правительства в основном были молодые люди, отстаивающие право свободно жить, думать, творить.

— Творите, созидайте, никто не запрещает. Только не забывайте, во имя чего и для кого.

— Это мы уже проходили. Искусство на службе идеологии. Результат, как говорится, на лице: отупевшая от ожирения творческая номенклатура и тяжелейший кризис в искусстве.

— Пожалуйста, будьте индивидуальны. Разве Толстого спутаешь с Достоевским, а Васильева с Астафьевым? И вместе с тем их творчество неподвластно рыночным отношениям. Еще великий Челлини предостерегал молодых начинать писать раньше сорока лет. Вот поэтому я за то, чтобы формировать не спрос на искусство, а художественный вкус.

— Утопия, наивный идеализм. Кто должен формировать этот ваш пресловутый высокохудожественный вкус?

— Где-где, а в России всегда хватало талантливых людей. Надо немного: чтобы в творчестве придерживались двух неизменных правил — художественности и гражданской позиции. По-моему, такой подход к творчеству — единственная возможность перекрыть доступ в искусстве халтуре, шарлатанству и откровенному жульничеству. А то что творится, Лида? Шарлатанство на каждом шагу. Будто нас снова загнали в средневековье…

Особенностью Натальи Евгеньевны Ольховцевой была логическая последовательность в отстаивании своей точки зрения, умение выстроить доводы в безукоризненную систему, вынуждающую оппонента признать справедливость ее суждений. Никогда она не обрывала спор на полуслове, всегда стремилась к его завершению.

— …Будто нас снова загнали в средневековье, — повторила Ольховцева и отпила несколько глотков сока.

— Интересно узнать, как вы все это представляете в реальной жизни?

— Ничего проще. Самый строгий судья своего творчества — сам автор. Возьмем, к примеру, онанизм, явление довольно распространенное в жизни. И тем не менее занятие это — сугубо интимное. Разумеется, для людей относительно нормальных. Позвольте спросить, почему не должно быть стыдно бездарному автору за свое творение, которым он без зазрения совести пытается надуть публику? Фактически это то же рукоблудие, хотя и в несколько иной форме.

— Простите мне мою прямолинейность. А как уличить в онанизме? Ведь вы только что справедливо заметили: это процесс интимный.

— Проще простого. У онанистов растут на ладонях волосы.