Сергей Донской - В Россию с любовью

— Собакам? — ужаснулся Балаболин. — Эдичку?

— Сейчас речь не о нем, а о тебе, — жестко напомнил Громов. — Тебе есть, что еще сообщить мне по поводу вчерашнего вечера? Или… — Он задумчиво почесал бровь стволом револьвера.

— Артур Задов тоже подходил ко мне! — заторопился журналист. — Он одолжил у меня «Фольксваген». Сказал, что оставит автомобиль на платной стоянке возле моего дома, и обещание, между прочим, сдержал. Утром «Фольксваген» стоял на месте, как мы договаривались. Вот только…

— Что только?

— Денег за прокат Артур так и не заплатил. Пообещал, что к девяти заскочит ко мне в редакцию, а сам не появился, — закончил Балаболин упавшим голосом. Скорее всего, не коварство Артура его угнетало, а сознание того, что рассказывать ему больше нечего. Достаточно ли полезен он оказался ФСБ, чтобы его отпустили с миром?

Громов вспомнил, что до отлета Артура Задова осталось не так уж много времени, и аккуратно вложил «смит-вессон» в наплечную кобуру из мягкой желтой кожи. Американец оказался весьма прижимистым типом. Одному своему приятелю не заплатил за услугу, второму вонзил в ухо спицу, вместо того чтобы купить у него ценную информацию. В том, что убийство Эдички — дело рук Задова, сомнений не было никаких. Не случайно он не появляется в гостинице, не случайно шушукался с Эдичкой, водившим так называемую мужскую дружбу с Шадурой. В принципе, расследование можно было считать законченным.

— Подойди сюда, Балаганов, — сказал Громов. Дождавшись, когда журналист замрет за разделяющим их барьером, он поинтересовался: — Ты ведь без блокнота никуда, верно? И ручка наверняка при себе имеется?.. Молодец, — кивнул он, когда Балаболин с готовностью продемонстрировал, что не обманул ожидания Громова. — Теперь вырви листок и пиши следующее… Я, такой-сякой, как истинный патриот Родины желаю стать негласным осведомителем Федеральной Службы Безопасности, в чем собственноручно расписываюсь. Число. Дата.

— Но я не хочу! — вяло запротестовал Балаболин.

— Еще как хочешь! — заверил его Громов. — Учти, если ты заставишь меня опять доставать ствол, я…

— На чье имя писать заявление? — быстро спросил Балаболин.

— А ни на чье, — равнодушно ответил Громов. — Никто тебя осведомителем делать не собирается, не переживай.

— Тогда зачем это? — удивился журналист.

— Я же не бюрократ какой-нибудь, чтобы с тебя подписку о неразглашении нашей беседы брать, — пояснил Громов. — В том случае, если у тебя вдруг зачешется язык, ты вспомни, что копии твоего заявленьица могут в любой момент возникнуть там, где ты этого меньше всего ожидаешь. Догадываешься, как к тебе станут после этого относиться окружающие?

— Догадываюсь, — мрачно сказал Балаболин. Закончив писать, он отдал листок Громову и с намеком на запоздало пробудившийся гонор осведомился: — Я могу быть свободен?

— До поры до времени, — многозначительно подтвердил Громов. — Идем. Провожу тебя до ближайшего туалета. Ты ведь стремишься туда всей душой, я угадал, м-м?

Слегка оживший в коридоре Балаболин промолчал, но посетить по пути уборную все же не отказался. Громов не был к нему в претензии за это. Бывало и хуже. Далеко не каждый человек, которого берут в оборот в ФСБ, способен дотерпеть, пока его сопроводят до унитаза.

После общения с деморализованным журналистом у Громова на душе остался неприятный осадок. Не все методы развязывания языков ему нравились, но что тут попишешь? Люди, с которыми порой приходилось сталкиваться Громову по долгу службы, нравились ему еще меньше.

Светлана Копейкина не заставила его ждать в приемной, тут же связалась с начальником и официально кивнула:

— Проходите, пожалуйста.

Ушки у нее уже не полыхали маковым цветом. И на Громова она старалась не смотреть, отводила взгляд, давая понять, что больше не желает выслушивать всякие глупости.

— Спасибо тебе, Светик, — сказал он с чувством, прежде чем исчезнуть в кабинете Власова.

— За что? — вырвалось у нее невольно.

— За то, что никогда не улыбаешься, — ответил Громов с серьезным видом. — Если улыбки красивых девушек кому-то и продлевают жизнь, то только самим этим девушкам. Окружающих мужчин, — Громов ткнул себя пальцем в грудь, — они сражают наповал.

— Борис Юрьевич вас ждет! — напомнила Копейкина страдальческим голоском. Одна из светлых прядей волос почему-то выбилась у нее из-за уха и свесилась чуть ли не до страницы журнала регистрации посетителей, в который она уткнулась.

Громов напоследок полюбовался по-кошачьи аккуратной головкой девушки и распахнул дверь.

Для того чтобы приблизиться к столу Власова, было достаточно сделать десять широких шагов, но, по традиции, сначала следовало дождаться приглашения войти и присесть. Обычно Власов оставлял подчиненным на раздумье секунд пять, давая им возможность в последний раз взвесить, что и как им докладывать, а о чем лучше не заикаться. Громова он продержал у порога раза в два дольше.

За это время можно было успеть полюбоваться большим поясным фотопортретом президента и отметить про себя, что тот смотрится в кабинете полковника ФСБ еще более впечатляюще, чем Железный Феликс в былые времена. Дзержинский, тот по непонятной причине всегда изображался вполоборота, глядящим неизвестно куда. Немигающий взор президента был обращен прямо на зрителя, а потому обладал той же магической притягательностью, что и знаменитый плакат «Ты записался добровольцем?». При этом в глазах президента читалось невысказанное продолжение. Мол, если не записался — я не виноват.

— Кто не с нами, тот против нас, — неожиданно прокомментировал Власов. — Проходи, майор, устраивайся. Удалось что-нибудь раскопать?

Громова, как это уже случалось не раз, неприятно задело, что полковнику удается читать его мысли с такой легкостью, словно они высвечивались у него на лбу в виде бегущей строки. В принципе, не такой уж хитрый трюк, которому обучали в свое время и самого Громова. Ты, якобы в задумчивости, произносишь фразу, которая, по твоему мнению, отвечает настроению собеседника. В случае промашки он пропустит реплику мимо ушей — мало ли кто что бормочет про себя. Зато если ты угадал — собеседник сражен наповал. Элементарно, Ватсон, как говаривал мистер Холмс. Но Власов еще ни разу не ошибся, демонстрируя Громову свою проницательность, вот что настораживало. Можно было заподозрить, что он действительно обладает даром телепатии. Поэтому каждая беседа с ним превращалась в своего рода состязание: кто кого? Возможно, Власову это доставляло удовольствие. Что касается Громова, то ходить в Ватсонах ему было не по душе.

Он сделал вид, что услышал лишь предложение присесть напротив полковника и доложить о результатах короткого расследования. Поэтому, устроившись за столом для посетителей, сразу перешел к делу: