Сергей Донской - В Россию с любовью

Громов ускорил шаги. Его не интересовали ни россыпи цитрусовых плодов, ни гроздья бананов, ни отполированные до блеска заморские яблоки, смахивающие на восковые муляжи. Цель его похода обнаружилась на сравнительно просторном пятачке, где прямо из открытых фургонов грузовиков торговали бытовой химией, зубной пастой, шампунями и прочей едко пахнущей ерундой.

Еще несколько лет назад русские люди и мечтать не могли о том, чтобы в свободной продаже имелись десятки видов туалетной бумаги, россыпи стирального порошка, целые коллекции всевозможных дезодорантов и аэрозолей для травли насекомых. К изобилию народ приучился быстро. Сложнее оказалось свыкнуться с тем, что из-за покупки лишней упаковки спичек может не хватить денег на давно перегоревшую лампочку. Или так: ты все же приобретаешь лампочку, а потом уже вспоминаешь, что в первую очередь следовало обзавестись предохранителем для электросчетчика. И когда покупатели отходили от очередного прилавка, многие из них машинально запечатлевали в памяти все то, что им хотелось бы унести с собой.

Прогулявшись по площадке, Громов остановил свой выбор на фуре, доверху набитой лакокрасочными изделиями. Из нее торговали в шесть рук бойкие юноши, похожие на мелких жуликов или студентов-первокурсников. Надо полагать, с утра они успели здорово наломать спины, но физиономии их сияли, будто покрытые бесцветным лаком. Наверняка ребята предвкушали, как вечером завалятся в дискотеку, где скоренько спустят все заработанные деньги. Когда Громов пытался представить себе, чем еще могут заниматься современные молодые люди, это ему не удавалось. Все они виделись ему скачущими в сверкании разноцветных всполохов, под неумолчное бум-бум, да-да-да. Или же еще только дожидающимися такой возможности поколбаситься, поторчать, потусоваться. Громов не осуждал молодежь за стремление бездумно прожигать жизнь. Не станешь ведь внушать воробьям, что существуют дела поважнее, чем клевать крошки, чирикать и трахать друг дружку без разбора. Каждому свое.

— Мне нужна нитроэмаль в баллончике с пульверизатором, — сказал Громов склонившемуся над ним юноше. — Такая, чтобы высыхала моментально.

— Немецкая, финская, китайская? Цвет? Емкость?

— Емкость значения не имеет, а цвет… — Вспомнив одного знакомого художника, который говорил, что даже в самый пасмурный день нужно уметь видеть солнечный цвет, Громов сделал выбор: — Желтый. Как можно более яркий… Погоди, — остановил он метнувшегося в глубь фургона юношу. — Я хочу баллончик с максимально большой площадью распыления.

— Есть специальная автомобильная краска, — нетерпеливо сообщил юноша. — Раз пшикнул — половину тачки покрасил.

— Годится, — кивнул Громов и, когда продавец поспешил за товаром, вопросительно взглянул на своего соглядатая, перетаптывающегося рядом.

— Надеюсь, ты не против желтого цвета, м-м? Он тебя не нервирует?

Парень — руки в брюки, глаза в небо — не удостоил Громова ответом. Невозможность немедленно разрядить в объект хотя бы половину обоймы угнетала его, преисполняла злобой и раздражением.

При большом желании можно было уложить его одним точным ударом прямо на месте. Возможно, парень даже не успел бы вытащить руки из карманов и отвести взгляд от низких облаков, которые его так интересовали. Но Громов не любил оказываться в центре внимания и к популярности среди сограждан не стремился. Поэтому, расплатившись за баллон краски, он зашагал к выходу с рынка.

— Может, по пиву? — дружелюбно предложил он соглядатаю, когда очутился перед целой батареей всевозможных бутылок. — Познакомимся поближе, поговорим… Нет? Не желаешь? Что же мне за нелюдим такой надутый попался!

Сокрушенно вздохнув, Громов, уже не оборачиваясь на парня в широких штанах, вышел из ворот и, протолкавшись через людской водоворот, который был здесь особенно бурным и хаотичным, направился к стоянке.

Пока он оплачивал выписанную ему квитанцию, преследователи успели воссоединиться и теперь, опершись с обеих сторон на голубую крышу своей «Нивы», сверлили Громова угрюмыми взглядами.

— Как дети малые, честное слово, — пробормотал он.

Надо полагать, один из парней умел читать по губам или же обладал необычайно острым слухом. В ответ на реплику он ощерился и многозначительно похлопал ладонью по своему пакету с автоматом: я давно вырос, дядя, и экипирован соответствующим образом — по-взрослому.

— Ладно тебе пыжиться, — сказал Громов чуть громче. — Поехали дальше, что ли? — Для наглядности он сделал приглашающий жест рукой.

Парни насмешливо покачали головами. Сначала они дождались, пока Громов сядет в «семерку» и заведет двигатель, и лишь потом одновременно забрались в свою машину.

Включив ручной тормоз, Громов свинтил с баллона колпачок, отрегулировал пульверизатор должным образом и, выбравшись из салона, стремительно приблизился к «Ниве». Струя краски с шипением вырвалась наружу, обдав лобовое стекло автомобиля желтым. Достаточно было провести баллоном из стороны в сторону, чтобы «Нива» приобрела совершенно неузнаваемый, праздничный вид.

Желтое и голубое — любой украинец при виде этого зрелища бросился бы отплясывать гопака. Высунувшиеся из машины парни, правда, выразили отнюдь не восторг, а полнейшее негодование.

— Ты! А ну стой!

— Стой, тебе говорят, падла!

Но Громову было плевать на мнение парней и их зычные призывы, адресованные ему. Стрелять среди скопления народа они по-прежнему не решались, а возобновлять автогонки со сплошным красочным пятном вместо обзора отважился бы разве что отчаянный камикадзе. Вот и оставалось парням провожать удаляющуюся «семерку» проклятиями да ненавидящими взглядами. Ума остаться на месте у них, как ни странно, хватило. Жаль, подумал Громов, прибавляя газу, чтобы наверстать упущенное время. Он с удовольствием понаблюдал бы за попытками одураченных парней доехать в их разукрашенном автомобиле хотя бы до ближайшего перекрестка.

Поездка по Ленинградскому шоссе пролетела незаметно. Всю дорогу Громова развлекали бойкие песенки, которые ему предлагали послушать еще более бойкие ведущие радиопрограмм. Все они наперебой выражали надежду, что тучи скоро рассеются, и тогда над миром вновь засияет солнышко. Можно подумать, других проблем в это воскресное утро у них не существовало. Словно не они были обречены день-деньской горбатиться в студиях над своими микрофонами, света белого не видя. Смех ведущих звучал нарочито, натянуто. Слушая его то на одной радиоволне, то на другой, Громов заподозрил, что время от времени их щекочут специально нанятые для этого люди. Иначе откуда черпать энергию для столь бурного и нескончаемого оптимизма?