Светлана Чехонадская - Пейзаж с убийцей

— А у вас и телефона нет!

— А вот и врешь! — радостно сказала Суботиха и достала из кармана халата настоящий мобильный телефон. — Видала, как дети обо мне заботятся? Но ты не бойся! Не буду я в милицию звонить, я не Долгушина.

А что касается этой истории, то она и правда сумасшедшая. Вряд ли тебе пригодится.

— Ну, это я сама решу. — То ли от водки, то ли от долгого общения с Суботихой, Елена переняла ее тон. Очевидно, новый тон бабке понравился.

— Ну, решай сама. Совершеннолетняя, поди?.. А показания мои, которыми Михайлов интересовался, касаются смерти Штейнера. Дело в том, что я видела кое-что…

Елене стало жутковато. Она вдруг поняла, что темнота с большой скоростью наваливается на Корчаковку, и, хотя на улице ее ждет частник, нанятый за баснословные и последние две тысячи рублей как раз с условием, что он дождется, сколько бы она в этом доме ни просидела, но вдруг он уедет, тогда что? Сейчас, конечно, не полночь, а всего-то седьмой час, но по башке можно получить и в такое время.

— Мой дом ведь всего через один от штейнеровского, — пояснила Суботиха. — Нас дом Долгушиной разделяет, бывший антиповский…

— А вы знали Антипова?

— Не очень хорошо… Помню его ребенком, мы ведь почти ровесники, задиристый был, жестокий, никому спуску не давал. Потом в город подался, на легкие хлеба, там кантовался, пока не сел. Уж не знаю, за что. За драку, кажется. Потом я сама отсюда уехала. Последний раз он появился где-то за полгода до убийства Штейнера, я тогда уже овдовела, он все шутил: «Давай, Фекла, семью организуем! Ячейку общества! Будем по воскресеньям в клуб ходить под ручку». Так, зубоскалил…

— Чаи с ним по-соседски гоняли?

— Да ты что! Мы через забор разговаривали, он тогда вдруг к сельскому труду охоту поимел: все чего-то копал на огороде. Так что общались на свежем воздухе. Он и сам в гости не ходил и к себе в дом никого не пускал.

— Почему?

— Да привычка такая. Не любил он чужих глаз. Осторожный был, ты себе не представляешь какой. У нас шутили: «Воров боится!» Это глупость, конечно, как раз воров он не боялся. В авторитете был.

— Когда Штейнера убили, дом еще Антипову принадлежал?

— Да, он его позже продал. Через год, по-моему… Он тогда снова сел.

— За что?

— Понятия не имею. Помню, что в наш отдел милиции бумага из колонии пришла с его согласием на продажу дома. Все тогда удивились: надо же, прогресс какой! Как теперь дома продают! Тогда-то это в новинку было. Я, конечно, когда узнала, что Долгушина антиповский дом покупает, расстроилась. Но что ж поделаешь…

— Значит, вы почти соседка Штейнера были, — напомнила Елена.

— Да, через дом жила…

— И в то утро не спали?

— Я, вообще, плохо сплю. Особенно часа в три-четыре меня будто подбрасывает! И сердцебиение такое бешеное, кажется, что сердце из груди выскочит! Именно в три, может, в четыре. Не знаешь, отчего это? Уже много лет.

— Вегето-сосудистая дистония.

— Такой диагноз у меня есть, — довольная, согласилась Суботиха.

— Получается, вы проснулись часа в три-четыре?

— Нет, видимо, в тот день попозже. Ведь уже милиция приехала!

— То есть вы проснулись после того, как Штейнера убили? Так что же вы тогда могли видеть?

— Ну, так ты слушай! Я проснулась — уже светлело, но солнце еще низко стояло, такие, знаешь, сумерки утренние — по дому побродила, чтобы отдышаться, сердце успокоить. Потом в сад вышла… Какой красивый день занимался! У меня тогда смородины было — ты не поверишь! Ну, черные кусты стояли! Выше моего роста и буквально усыпаны ягодами! И, главное, помню, что в этих черных кустах туман запутался, белый такой, как вата. Нет, очень красивое было утро…

Елена молча смотрела на старуху: в ее памяти тоже вставало солнце. Она тоже обратила внимание на то, какой красивый, жаркий, радостный будет день.

— Я решила смородинового листа нарвать, к чаю, подошла к кустам и вдруг вижу сквозь ветки: люди столпились у штейнеровского дома. Вроде бы участковый идет, за ним еще кто-то. «Что это, — думаю, — случилось?» Мы здесь все от молодого Штейнера неприятностей постоянно ждали. Противный был парень! И такой, знаешь, ломаный, дерганый, слова просто так не скажет! Его романтика блатная всегда соблазняла, еще с детства. Ну, он из такой семьи. И мать-то его винить трудно: она сосланная, с Поволжья. Весь их род при Сталине пострадал — они ж немцы. Мать штейнеровская сначала по детдомам, потом в тюрьму загремела за какую-то ерунду — украла что-то от голода. А в ссылке уже отца штейнеровского встретила, он хоть и немец, но вор был в десятом поколении… Так что пацан-то не виноват, жизнь такая…

— Так во сколько же это было? — немного удивленно спросила Елена.

— Меня потом когда допрашивали, все сопоставляли и выяснили, что было не меньше половины седьмого, — сказала Суботиха.

— А вы говорите: сумерки утренние.

— Ну, это в доме. И потом, я же по дому погуляла, потом в саду долго стояла. А проснулась где-то в полшестого… Нет, ты не думай, милиция все проверила!

— Ну ладно. А что дальше-то было?

— А дальше вот что: вроде, голос участкового кому-то сказал: «Надо провести опознание». У меня от этих слов сердце опять забилось, как сумасшедшее. Я подумала: «Доигрался молодой Штейнер. Как пить дать доигрался!» В доме, видимо, в это время уже милиция находилась, все осматривала, описывала. Помню, эксперт какой-то прошел. Еще я женщину со спины увидела. Мне потом объяснили, что это мать штейнеровская была, которая тело-то первой обнаружила.

— А вы ее не знали?

— Да, она была не местная, километров десять отсюда жила. Это отец штейнеровский — наш, из Корчаковки. Но он на ней женат не был, хотя ребенка признал и дом ему завещал. А мамаша у нас только изредка бывала и все молчком, молчком. Прошмыгнет в дом, уберется, борща наварит и уезжает обратно. Я слышала, она и по-русски-то нормально не умела говорить…

— Что-то я не поняла, — сказала Елена. — А за что вас сумасшедшей ославили? Обычные показания.

— Так не все это показания-то… — Суботиха вздохнула, налила себе еще водки, посмотрела на Елену вопросительно. Та покачала головой. Суботиха, кряхтя, поставила бутылку под стол. — Когда все в дом ушли: и милиция, и эксперт, и еще там кто-то, я и увидела…

— Что?

— То, чего лучше бы и не видеть…

— Ой, ну не томите, ради Бога! — воскликнула Елена. — Что вы увидели?!

— Да его и увидела. Штейнера молодого.

— Где? В окне?

— Да не в окне… — стесняясь, сказала Суботиха. — Стоял он за кустами и за домом наблюдал.

— Живой?!

— Нет, мертвый стоял! — съехидничала старуха. — А потом повернулся и ка-ак крикнет мне: «Где мои зубы?!»

От этого резкого старухиного выкрика Елена вздрогнула. Потрясенная, она смотрела на Суботиху, приоткрыв рот, и разные мысли проносились в ее голове. Первая: «Старуха и правда сумасшедшая», вторая: «Это я сама сумасшедшая», и третья: «Мир сошел с ума».