Андрей Анисимов - Подарок дьявола

– Я. – Терещенко наполняет кружку, нюхает содержимое и делает осторожный глоток: – Мужики, спирт!

Через секунду из простреленных бочек бьют десятки фонтанов. К струям тянутся кружки красноармейцев.

– Василий Андреич, товарищ командир, дай я тебя поцалую. – Терещенко, покачиваясь, разглаживает усы и прет на Епифанова.

– Отставить! – орет командир и палит в воздух. Но ни его окрика, ни выстрела никто уже не слышит. Василий Андреевич безнадежно машет рукой и сам подставляет свою кружку под струю…

В штабе о ходе операции с амбарами ничего не знают. После смерти от ранения в голову командира отряда Ивана Самойлова командование взял на себя комиссар Моисей Зелен. Сейчас он ждет известий из городка и страдает жаждой. Днем даже напиться времени нет, лишь к ночи наступает небольшая передышка. Зелен вспоминает о жажде и, отстегнув с ремня фляжку, долго пьет. Острый кадык восемнадцатилетнего комиссара вздрагивает, отсчитывая глотки.

– Ух, теплая… Сейчас бы холодненькой. Той, что у нас в местечке из колодца.

– Отобьем у Деникина Белый город, напьемся, – скалится командир разведки Ванька Крестов, усердно заматывая портянку.

– Напьемся… своей кровушкой напьемся, – вздыхает Зелен: – Что-то же за складами стихли, слышишь? Там же раньше стреляли…

– Слышу. Больше не палят – наша взяла, – покончив с портянкой и с натугой напялив сапог, заключает командир разведвзвода.

– Иди проверь. Только не один. Возьми из свеженьких, хватит им дрыхнуть.

– Это мы мигом, – обещает Крестов и, проверив, хорошо ли заправлен сапог, ныряет в кусты.

– Кузяев, Сокин, Пердяк, Губин, Коваленко – за мной! – доносится из темноты. Это Крестов поднимает красноармейцев в разведку.

Моисей, обхватив коленки, сидит на парусине. Ставить для командного пункта палатку не хватило времени. Да и дождей на Белогородчине не видели третью неделю. Палатку растянули на земле, бросили ящик с документами, навалили мешки денег вперемешку с патронами – и штаб готов. Подводы с провиантом замаскировали в акациях. Огня жечь Зелен опасался. Городок еще не был полностью взят, и деникинцы могли просочиться в лесок группами.

Без света и бумаги комиссар страдает, поскольку не может вести нужных подсчетов. В отличие от многих революционеров, Зелен к хозяйственным вопросам подходит с душой.

В темноте писать нельзя, но думать умному еврею темнота не мешает. Моисей сидит и прикидывает в уме: «Провиант остался, но разве это провиант. Получится пополнить запасы в городке или не получится? Деникинцы при отступлении обычно волокут его с, собой. Это же не люди, это белогвардейцы. Не заберут, так изгадят. Вечером я выдал по двести граммов хлеба и по пятьдесят сала. Кашу варили днем. Раз в сутки горячее бойцы получили. На ужин таки обошлись сухомяткой. Оставшегося, если вычесть убитых, на двое суток вполне может и хватить. Завтра людей надо покормить как положено. Наступление отнимает силы, аобессилевший боец, как говорит Крестов, мешок с какашками. И правильно говорит. Фуража осталось по ведру овса на лошадиную голову плюс подножный корм. Кони уже не сдохнут.

– Товарищ комиссар, там, мать-перемать, кошмар! – Иван Крестов выныривает из темноты с округлившимися от ужаса глазами.

Зелен вскакивает на ноги:

– Чего вылупился? Я тебе командир или поц моржовый?! Донеси по форме.

– Есть по форме. Сотня Епифанова лежит как один, – докладывает разведчик.

– Убитые? – Комиссар бледнеет. Это лучшая сотня из его отряда. На Епифанова Зелен надеется, как на себя.

– Не убитые, – переходит на шепот Крестов, – пьяные вдрызг.

– Что ты говоришь? Ты сам понимаешь, что говоришь?!

– На складах бочки спирта. Они и напились, – разводит руками Иван.

– А Епифанов что?

– Напился с ними, товарищ комиссар.

– И чего же ты сделал?

– Оставил мужиков их охранять. Не дай Бог, деникинцы – перережут, как кроликов. Но боюсь, и мои напьются.

– При чем же тут Бог? Ты не знаешь? Товарищ Ленин сказал – Бога нет.

– Да я так, к слову.

– Слова надо же выбирать, товарищ Крестов. Слово – это оружие нашей большевистской партии. Поднимай бойцов. Идем на склады. На месте разберемся.

Через десять минут семьсот красноармейцев выступают к складам. Разведчик не соврал. Сотня Епифанова валяется в пыли. Только с десяток из них могут шевелиться. Некоторые сидят на корточках и мычат.

– Скоты. Не люди, скоты! – бесится Зелен. – Погрузить всех, как падаль, в подводы. Проспятся, проведу дознание.

Пьяных начинают грузить.

– Где кони? Спрашиваю, кони где? Кони тоже напились?! – Молодой комиссар продолжает пребывать в бешенстве. Если бы в красноармейцах Епифанова осталось хоть немного сознания, он бы расстрелял их на месте. Но убивать мычащую скотину Моисею Зелену не позволяет партийная совесть.

– Кони за насыпью пасутся, – успокаивает комиссара разведчик.

В полночь отряд вступает в центр города Валуйки. Крестов обходит окрестные дома и устраивает бойцов на постой. Каменный терем попа Зелен забирает под штаб. В поповском дворе на подводах дрыхнет пьяная сотня Епифанова. Вокруг комиссар выставляет караул из десяти штыков. Самого Василия Андреевича он распоряжается положить под грушей на лавку. Утренняя прохлада понемногу отрезвляет бойцов, и они начинают шевелиться. Вампилов зевает, потягивается, свешивает с подводы ноги и пытается встать.

– Не двигаться! Стрелять буду! – слышит он окрик часового и удивленно таращится в сторону голоса. Мутный южнорусский рассвет вместе с похмельем туманит глаза.

– Ты чт-т-то, братец, с-с-своих не узнаешь.

Обычно Вампилов не заикается, но лошадиная доза спирта продолжает тормозить речь.

– Не двигайся, пристрелю, – повторяет караульный.

– Ты кто?

– Красноармеец Пердяк.

– Охренел, товарищ Пердяк? – возмущается Вампи лов и прыгает на землю.

Гремит выстрел. Пулеметчик удивленно смотрит на обидчика и заваливается навзничь.

Утром восемнадцатилетний комиссар Моисей Зелен во дворе поповского дома перед строем расстреливает из своего нагана командира сотни Василия Андреевича Епифанова. А ночью плачет.

Екатеринбург. 2000 год. Февраль

– Я тебя очень прошу, сначала навести Николая Спиридоновича, а потом делай что хочешь.

Наталья Андреевна, собиравшая грязную посуду, строго посмотрела на дочь. Марина посещала маленькую квартирку престарелого родственника каждый день. А вчера провожала подругу в Москву и пропустила.

– Мама, мне первую пару пропускать нельзя. Запишу лекцию Фролова, а после двенадцати навещу его. Он же все равно целый день дома, и почему ты всегда называешь своего дядю по отчеству?

– Потому что он на много меня старше и очень уважаемый человек… Хорошо. После двенадцати. Не забудь купить ему молока и баранок.