Андрей Анисимов - Подарок дьявола

– Клава, ты чего гостей не пускаешь? – Клава поднимает голову и видит Колю Вострикова, Николай в полевой гимнастерке с большим рюкзаком. Полковник…

– Колечка, ты? – Клава бросается к другу мужа. Трется щекой о его щеку. Он такой же колючий, как ее Моня.

– А я думал, это папа… – разочаровано тянет Миша и убегает в детскую. Полковник гладит Клаву по голове, смотрит в ее измученные страданием глаза:

– Держись, товарищ Клава, Все будет хорошо, – Он играючи поднимает свой тяжелый вещевой мешок, несет его в гостиную, ставит на стол, развязывает тесемки: – Принимай харчи.

Клава завороженно наблюдает, как на скатерти-самобранке выстраиваются банки с тушенкой, несколько больших кирпичей темного с корочкой хлеба. За хлебом возникает сало, какао, яичный порошок, шоколад, топленое масло, крупы, мешок сухарей, сахар. Кубинский, кусковой, через океан по ленд-лизу. Тот самый, что отобрал ее муж, когда работал в Америке. На финал молодой полковник с куражом выставляет бутылку водки:

– Чего замерла, хозяюшка? Разбирай паек, кипяти чайник, Я бы закусил с дороги.

Клава суетливо рассовывает продукты по полкам буфета, бежит ставить чайник. Открывает банку тушенки. От радости не сразу замечает, что сына нет. Миша в детской. Он лежит на своей кроватке, уткнувшись в подушку, плечики мальчика вздрагивают. – Мишенька, ты чего же плачешь, сыночка? Дядя Коля еды нам принес! Там и сахар, и тушенка, и сало! Пошли же скорей. – От волнения она говорит с еврейской интонацией мужа.

– Я не хочу сахару. Я хочу папу…

Все трое сидят за столом. Миша уже не плачет, щеки и рот у него в шоколаде. Клава и Коля выпивают по рюмке водки, закусывают. Востриков рассказывает о фронте, Говорить о том главном, что их волнует, нельзя: оба знают, что за стенкой слухачи Берии. Клава смотрит на загорелого ладного фронтовика. Он еще совсем мальчишка, а уже полковник, И она уже волнуется за него: не побоялся навестить семью арестованного друга, Вот он сидит здесь, а на Лубянке небось уже потирают руки. Есть же еще настоящие мужики, И Клава гордится, что у ее Мони такие чудесные друзья.

– Пора, Клавочка. – Востриков встает, обнимает Мишу, треплет его по волосам, берет на руки, целует в макушку. Клава тем временем быстро пишет на листке и передает записку полковнику. Тот читает, утвердительно кивает головой и идет за хозяйкой в кабинет.

Клава раскрывает книжный шкаф, вынимает несколько томов Ленина. За ними, в потайном ящичке, старый альбом. Они оба знают, что в этом альбоме Моисей хранил коллекцию древних документов. Один из них – в отдельном конверте. Это рецепт Андрюшки Слободского с печатью Ивана Грозного. На конверте надпись на русском и английском языках: «Ивану Слободски в память о канадском мутоне». Отправить подарок Моисей Зелен так и не успел. Да и как его отправить? Хорошо еще, что при обыске сыщики НКВД потайной ящичек чудом не нашли. Клава понимает, что грозит ей и мужу, если конверт попадет им в руки. Николай тоже это понимает. Он прячет конверт за пазуху гимнастерки и подмигивает Клаве.

Пора прощаться. Востриков обнимает женщину. Подхватывает свой опустевший вещевой мешок и быстро выходит на лестницу. Клава подбегает к окну и ждет, когда он появиться на улице. Вдруг его схватят прямо в доме с ее конвертом. Нет, все в порядке. Полковник пружинистой походкой направляется к «Виллису», вскакивает на сиденье рядом с водителем, и машина быстро сворачивает на набережную.

Клава облегченно вздыхает и садится на диван. На ее лице, за много месяцев, первая улыбка. Внезапно она вздрагивает, поднимается и бежит в кабинет. На письменном столе осталась записка, что она писала Вострикову. Клава хватает бумажку, спешит на кухню, поджигает ее. И долго растирает пепел. Мишка, увлеченный шоколадом, на эту операцию не обратил внимания.

Екатеринбург. 2000 год. Март

Ему никогда не снились чернила вперемешку с кровью.

Прекрасная девушка, комсомолка с голубыми глазами, такими испуганными и такими доверчивыми. Сколько в них было боли и гнева, когда он называл ее агентом Троцкого. Потом ее расстреляли. Он пытался ее спасти. Но она намеков не понимала. Она истово верила в справедливость. Ее звали Вера Веселкова. Он пронес в себе это имя через всю жизнь. Потом были другие подследственные. Мужчины и женщины, молодые и старые, сильные и слабые. Но осталась только Вера. Комсомолка повадилась приходить к нему по ночам. Брала стул, садилась напротив и смотрела. Ничего не говорила, только смотрела. Он хотел упасть перед ней на колени и гладить ее волосы цвета июльской ржи, вымаливая прощение. Но она не подпускала. Вставала и уходила в темный мрак ночи. Он пытался за ней бежать, а ноги не слушались.

Вот что снилось бывшему следователю НКВД, а вовсе не кровавые чернила, о которых говорил на допросе Моисей Зелен.

Александр Петрович Дерябин два года не выходил на улицу. С колоссальным трудом ему удавалось с помощью двух палок доковылять до туалета. К такому походу он долго готовился, накапливая силы и волю. Женщина из отдела социальной защиты два раза в неделю посещала одинокого инвалида, поддерживая его нехитрое хозяйство. Женщину звали Ксения Викторовна, и ее прихода Дерябин каждый раз Ждал с нетерпением. И не потому, что она варила обед и прибирала квартиру. Женщине не было пятидесяти, и она старику очень нравилась. Глядя на сутулого морщинистого калеку, трудно поверить, что в нем сохранилось мужское начало. Но Алексей Петрович оставался мужчиной. И вовсе не потому, что иногда замечал в себе желание. Бывший чекист продолжает жить делом.

Уволившись сразу после смерти жены из органов, он возвратился на Урал и пошел работать в Райпищеторг. А когда демобилизовался его свояк Востриков и возглавил свердловский филиал Главспирта, Дерябин пошел к нему заместителем. Демократические перемены бывший чекист воспринял спокойно. Но когда увидел, к чему привела «вольница» нового режима, пришел в ярость. Он ее не выплескивал в беседах с пенсионерами на лавочках, а вкладывал в конкретное дело. Дерябин прекрасно знал ликероводочную отрасль. Отслеживая, как она из рук государства уплывает в руки частные, стал собирать факты. И эти факты, сопроводив советами и рекомендациями, отправлял в Кремль и в Думу. Свои сигналы и ответы на них обсуждал с Ксенией Викторовной. Женщина внимательно слушала, ужасалась вместе с ним тому, какие огромные средства теряет государство, и делу своего подопечного сочувствовала. Ксению Викторовну Дерябин ждал завтра, А сегодня он работал с прессой и готовил очередной сигнал в Москву. Каллиграфическим почерком следователя Алексей Петрович заполнял страницу за страницей. «Неужели вам не ясно» – писал он министру по налогам и сборам, – что закон о передаче контрольного пакета акций заводов-производителей федеральному центру не работает, Жулики легко обходят этот закон…»