Алексей Рыбин - Пуля для депутата

Максимов же, осторожно пробравшись к столу и усевшись на венский, казавшийся очень хрупким стул, вдруг понял, что Амалия Викторовна, действительно, в смысле возраста, как говорится, прибедняется… Он только сейчас внимательно рассмотрел хозяйку — и увиденное его не то, чтобы уж очень поразило, но заинтересовало. К тому же он чувствовал: Амалия Викторовна интерес к своей персоне ежесекундно укрепляет и подогревает; он растет — и неизвестно до каких пределов может вырасти.

Ранее, пока Карпов названивал по телефону из прихожей, а Максимов торчал рядом с ним, женщина воспользовалась паузой и успела переодеться.

Они ведь ввалились к ней среди ночи, без предварительного звонка. Карпов, по мнению Максимова, стал уже слишком перестраховываться: заявил очень категорично, что по сотовому они теперь связываться ни с кем не будут. Временно, пока не поймут, что происходит.

Из автомата позвонить им тоже не удалось — никаких телефонных карточек у них и в помине не было. Максимов вообще забыл, как это — звонить с улицы. И с удивлением разглядывал аппарат незнакомой ему конструкции, вспомнив, что последний раз звонил с улицы еще при советской власти, за две копейки.

— А ничего, что мы без звонка? — спрашивал он, когда друзья поднимались по крутой лестнице старого дома на Петроградской на пятый этаж. Лифт, в лучших питерских традициях, не работал.

— Думаю, ничего, — отвечал Карпов. — Тетенька моя очень милая. Немного с приветом, но это не страшно. Зато она очень любит ночные посиделки.

— А кто она?

— В издательстве моем работает. Редактор.

— A-а… Тогда ясно. Старая дева, что ли?

— Ну, я бы не сказал. Всякое с ней бывало. Да что там говорить, сам увидишь…

На их звонок хозяйка этой странной (не то коммунальной, не то отдельной) квартиры не открывала очень долго. Хотя Карпов, подходя к дому, сказал с видимым облегчением:

— Свет горит. Все в порядке.

Потом дверь потихоньку отворилась внутрь, раздался какой-то писк, мелькнул в проеме бархатный черных халат, острый длинный носик — и женский голос тихо, но страстно возопил:

— Ой, Толенька! Как ты поздно! Что случилось?

— Амалия Викторовна, впустите нас. И извините, пожалуйста, — нарушая правильную последовательность фраз, быстро начал Карпов. — У нас неприятности, я вам все объясню. Впустите?

— Конечно, Толя, конечно!.. Да ты не один! — удивленно восклицала она, маня гостей ручкой и одновременно прячась за постепенно открывавшейся до конца дверью. — Проходите, проходите! Только, извините, я сейчас накину что-нибудь. Будем чай пить, и вы мне все-все расскажете!

Тогда, войдя в квартиру и осматриваясь, Максимов не успел как следует рассмотреть хозяйку, кроме мелькнувшего в темном коридоре халата, он не запомнил ничего из ее облика.

Амалии Викторовне можно было с одинаковой уверенностью дать и тридцать лет с «хвостиком», и все пятьдесят. Она была из тех женщин, возраст которых до прихода очевидной старости (так сказать, общей дряхлости и дрожания подбородка) определить визуально практически невозможно. Сейчас, в мягком свете торшера, стоявшего за его спиной, Максимов был больше склонен остановиться на первой цифре.

«Лет тридцать пять… — думал он. — Хотя, может быть, и все сорок. Но сохранилась хорошо».

Сухое, возможно, чуть излишне длинное и узкое лицо с длинным, но правильным и благородным носом, без признаков морщин, однако с теми неуловимыми остаточными признаками, что все-таки проглядывают после операций отечественных косметологов. («Подтяжки делала, точно! — мысленно отметил Николай Николаевич.) Короткая стрижка «каре», причем в светлых волосах («Кажется, свои…») ни малейшего намека на седину. Фигурка миниатюрная, крепенькая, хотя, может, и чересчур худенькая… Но грудка, однако, весело торчит вперед, обтянутая пестрым шелком!»)

Оделась Амалия Викторовна, вообще-то, довольно легкомысленно.

Стол располагался не вплотную к дивану, и Николай Николаевич мог видеть ноги хозяйки в узких, обтягивающих совершенно подростковые бедра брючках — шелковых, блестящих, невероятной расцветки (зеленые и розовые цветы по желтому фону!). Такой же пестрой была и приталенная рубашечка с открытым воротом. И Максимов несколько раз невольно замечал мелькавшие краешки черного кружевного бюстгальтера.

Руки Амалии Викторовны так и порхали над столом: разливали чай, передвигали с места на место сахарницу, сухарики на блюдечке, вазочки с вареньем, рюмочки и бутылку красного вина — совершали огромное количество, казалось бы, ненужных движений. Основной их целью, как подумал Максимов, очевидно, была демонстрация восьми (он успел сосчитать) перстней и колец, украшавших тонкие, длинные пальцы хозяйки.

— Ну, Толечка, давай рассказывай, что у вас случилось. И друга своего представь, пожалуйста, а то мне даже как-то неудобно, правда!

— Извините, Амалия Викторовна. Это…

— Николай Николаевич… — Максимов опередил товарища: поднялся со стула с максимальной осторожностью, чтобы не порушить окружавшее его хрупкое благолепие, отдал элегантный полупоклон — разве что ручку хозяйке не поцеловал. Садясь на место, Николай Николаевич заметил в глазах Карпова неподдельное изумление.

— Максимов, — добавил он, уже усевшись вновь на стул.

— Очень, очень приятно! — Амалия Викторовна улыбнулась. — Очень рада вас видеть!

— Ну зачем же так уж… — смутился Карпов. — Трудно поверить. Вламываются среди ночи два мужика, а вы — «Рада видеть!» Мы вам все планы, поди, спутали.

— Да что вы, что вы, Толечка, какие у меня, старухи, планы. Сижу вот время коротаю за книжкой. Бессонница, знаете ли… — Она повернула голову и пристально взглянула Максимову прямо в глаза. — Совсем спать не могу в последнее время! Ну же, что у вас случилось?

— Неприятности у нас, Амалия Викторовна, — сказал Карпов. — Товарищ мой погиб.

— Что вы говорите?! Погиб! Какой ужас!

— Да уж. Приятного мало… — Карпов повертел в руках чашку и поставил на блюдечко. — У нас тут с Николаем Николаевичем водка есть. Вы не против, Амалия?..

— Что вы, что вы, что вы! Конечно! А как же! Обязательно! Несите, несите, Николай Николаевич, вам сейчас это нужно, непременно, обязательно нужно! Я и сама об этом подумала, да у меня вот кроме вина, к сожалению, ничего нет в доме.

— Это не проблема, — прервал ее «пулеметный» монолог Максимов. — Я сейчас…

Он сходил в коридор и принес бутылку: за сегодняшнюю ночь — вторую (первая была выпита уже по дороге).

— Давайте — молча! — Карпов разлил принесенную водку в рюмки, встал и, не глядя ни на кого, выпил.

— Ох! — выдохнула хозяйка, махнув свою рюмку (как отметил Максимов) вполне профессионально. — Ох… Я, конечно, понимаю, не резон мне сейчас вас мучать расспросами…