Мария Ильина - Точка возврата

Вот и могила. Тошкина… Пыльная, занозистая скамейка… Села не глядя, нет сил, будто шла целый день. Рядом с Валеркиным отцом похоронили, свекровь настояла, правильно сделала. Здесь Тошке не так одиноко. Белая мраморная плитка: Лугов Юрий Петрович. Овальное выцветшее фото на керамике. Такой, как в жизни. Впрочем, где Ладе знать, видела его всего однажды. Хороший был дядька, добрый, покладистый. Навернулись слезы. Лучшие все здесь, а сволочи живут.

— Хороших людей Господь забирает, а грешникам шанс исправиться дает! — голос из-за спины, будто гром. Дернулась, обернулась, чуть не упала. Монах, весь в черном, длинная ряса, борода, шапка, крест на груди. Лицо молодое, жесткое, волевое. Взгляд насквозь прожигает.

— Не бойся, дочь моя! Вижу, помощь тебе нужна! Не зря Господь направил меня к тебе.

Она пролепетала что-то бессвязное, отодвинулась на край скамейки, предложила сесть. Монах стоял, строгий и сильный, как судия. Лада боялась поднять на него глаза, цеплялась взглядом за мокрую землю, ветки, поросший мхом цоколь. Незнакомец говорил, и страх уплывал. Тепло разливалось по телу, покой, желанный, будто вода в жару. Пила и не могла напиться. Покаяться в грехах, облегчить душу. Выложила все. Что знала и про деда, и про болезнь, и про мужа. В ответ ни тени осуждения. Как хорошо умеет найти слова! Неужто Валерка так же успокаивает больных? Он, конечно, может понять, посочувствовать, но это другое. Монах говорил от имени Бога. Там же за спиной лишь наука, она мертва и кончается здесь, на кладбище. Огляделась: кресты, надгробья, венки, фото Тошки — первая улыбка, голубые лямочки ползунков.

— Да, твой сын. Он уже пришел к Богу и тебя направляет.

— И что мне, тоже за ним?

— Нет, конечно, а душой к Богу повернуться. Жить по его законам.

— Как это?

— Гордыню отбросить, не искать объяснений. Молиться и верить. К святым местам уехать, отвлечься от суеты.

Лада молчала.

— Место могу показать чудодейственное. Пока не буду говорить. Сама решить должна. Я подожду. Завтра в полдень здесь увидимся, — и зашагал прочь, прямой, уверенный, неторопливый.

Она кивнула, глядя вслед и ничего не соображая. Прямо морок какой-то. Вдруг это сектант или маньяк в ловушку заманивает? Хотя кому она нужна! Худая, страшная, и денег нет. И смотрел он не мужским взглядом, Лада бы почувствовала. А убить уже десять раз бы мог, ведь ни души кругом, кричи не кричи. Нет, не боялась она ничего. Что терять, когда главного нет?! Отчаяние накатило, горькое, злое. Вдруг вспомнилось: отчаяние — главный грех. С этого начал инок Иона двадцать минут назад.

Назавтра дул промозглый ветер, серые тучи упирались в горизонт. Людей почти нет, только пара торговцев цветами. Лада бежала, опаздывала, дождь со снегом залепляли глаза. Пропустила поворот, заблудилась. Кресты, ограды, темень, туман. Не сориентировалась… Что делать? Не кричать же «ау». Не лес ведь, кладбище. Мокрая юбка липла к коленям. Из-за кустов возникла фигура в длинном монашеском одеянии, молча Лада замахала руками, как в фильме про глухонемых.

Вышел встречать, будто знал, что запутается. Она мямлила что-то в оправдание, виновато улыбалась:

— Думала вы не придете.

— Как можно, дочь моя! Ведь речь о душе идет! Потом, если уж мы слово держать не будем, что с мирян взять?! Ты, вижу, совсем замерзла. Зайдем в храм, помолимся, побеседуем.

В церкви легко и радостно, огоньки свечей согревали. Его голос звучал четко и резко. Цитировал Библию, призывал исполнить долг. Какой еще долг? Зачем? Лада пыталась сосредоточиться, возразить. Не выходило, мысли не собирались. Сладковатый медовый запах воска кружил голову. Она уже верила, что он прав. Уехать на богомолье, подальше от этого кошмара, отдохнуть, прийти в себя. Смущает, что нельзя никому говорить, брать мобильный. Почему?

— Чтобы погружение было полным, не отвлекало ничего.

— Я уже готова.

— О деньгах не беспокойся. Много не понадобится. Что касается дороги, сам тебя отвезу. Дела у меня там.

— А куда ехать-то?

— В Серпуховский женский монастырь. Это недалеко. Поживешь при обители, на мир по-другому смотреть будешь.

Все решено, он заедет за Ладой завтра в шесть утра.

Дома не утерпела, посмотрела в Сети про обитель. Церковь старинная, святынь множество. Любопытство даже шевельнулось, как раньше перед экскурсиями. Прав Иона, ехать надо. Здесь только чахнуть. Вот тот клубок из сказки, что катится, указывая дорогу. Только тревожило, что рассказывать никому нельзя. Лада еще и клятву дала, теперь уж не решится нарушить, да и говорить, в общем, не с кем. Мать сегодня дома не ночует. По любовнику соскучилась. Тут горе такое, а она развлекается. Видеть ее сил нет. Прав монах, тысячу раз прав: бежать надо.

Лада бродила по квартире: всюду мамашины украшения, косметика, заколки, платья. Раскидано, блин, не найдешь ничего. У Валерки все по полочкам, а тут полный бардак. Где сумка, с чем она поедет? Вот ремешок из-под кресла выглядывает. Что брать с собой? Белье, теплые вещи и так, по мелочи. Денег вроде хватит. Документы на месте. Вдруг вспомнилась подписка о невыезде. Не по себе стало. Еще привлекут. Хотя, может, и не заметят. Не сильно они там напрягаются. Тянут кота за хвост. Деда найти не могут. Разгильдяи! Каких-то подростков сцапали, колечки нашли и радуются. Показывают, будто великое достижение, а Лада молчит, чтобы Валерку не подставлять. Договорились же, что сам расскажет. Ну их, ментов, она ничего плохого не делает!

Впервые за много дней поела без отвращения, уснула без таблетки.

В пять утра запищала веселая песенка, а сил нет дотянуться и нажать кнопку. Не могла сразу встать, в голове еще метались сны, темные, муторные, тревожные. Напрягалась, пытаясь вспомнить, ухватить за хвост. Ни фига, все ускользнули, остался только страх. Ну, да откуда взяться хорошему? Резко села, встряхнулась, включила ночник. Холодно и слишком светло. Иконка на тумбочке, Иона дал, чтобы помолилась на дорогу. Святой Николай Чудотворец. Тупо рассматривала позолоту на картинке, не находила слов. Смущенно просила о помощи и стыдилась самой себя.

Встала, умылась. Безвкусная булка с маком не лезет в горло, кофе никак не остынет. А времени уже без пяти шесть. Не заставлять ведь человека ждать… Положила на стол мобильный, как договорились, заперла дверь, пора… Как жить без связи? Неудобно, неуютно как-то! Хотя спокойнее, легче.

На углу стоял светло-голубой «ланцер». Открыла дверь, извинилась за опоздание, услышала:

— Садись, дочь моя!

Пустота надвигалась со всех сторон. Серая пыль, будто снег, заметала следы. Ничего не осталось: ни семьи, ни работы. Ни сил, ни желаний. Валерий тупо отстреливал на экране монстров-оборотней. Бессмысленно, однообразно, даже не заводило. «Жизней» много, а толку чуть. Не отвлечься, реал наступает, и нечем отбиться. Вырубил комп. Отхлебнул холодного горького чая, противно. На стенках чашки густой коричневый налет. Когда он успел нарасти? Ужаснулся. «Неделя. Целая неделя, как Тошка лежит рядом с отцом. Папка бы поддержал, понял бы». Не было никого ближе него, но и он далеко, там, в детстве. На рыбалке насаживает червяка на крючок, а его — Валерку — передергивает от отвращения, нет сил коснуться холодного, скользкого тельца. Стыдно собственной слабости. Как сейчас. «Иди же, будь мужиком! — кричит отец сквозь серую ватную толщу времени. — Ищи деда, делай хоть что-нибудь!» Трудно заняться тем, чего никогда не делал, все дороги кажутся тупиковыми. Начать с простого, с соседки. От одной мысли передернуло. Выслушивать ханжеское сочувствие, уворачиваться от навязчивых расспросов да еще и объяснять, зачем ему вдруг понадобился дед. «Да, не хочется, но надо!» Взял отредактированную, четко отпечатанную фотографию старика, вышел из квартиры, запер дверь.