Гилберт Адэр - Убийство в стиле

Эвадна сочувственно прищелкнула языком.

— Ты правда очень-очень хотела эту роль? Правда, мое сокровище?

Маска соскользнула полностью. И смотреть на слезы, засверкавшие в ее глазах — даже когда, как в эту минуту, в ее горести не было ни малейшей аффектированности или притворства, Кора оставалась звездой до кончиков ногтей, а слезы звезд не блестят, они сверкают — смотреть на них было так же тяжко, как на слезы любой женщины.

— Ах, Эви, ты не представляешь, на что я была готова пойти, лишь бы получить ее. Ты понятия не имеешь, как я умоляла, как пресмыкалась. Я принудила моего агента звонить в приемную Фарджи каждый божий день утром и ближе к вечеру. Он отказывал мне двадцать раз. Говорил, что я слишком стара, слишком старомодна, баранина, сервированная под барашка, непотребный мусор.

— Непотребный мусор? Он правда так сказал?

— Прямо мне в глаза, Эви. Прямо мне в глаза!

— Бедняжечка ты моя, — понизила голос романистка, быстро оглядывая ресторан, не засек ли кто-нибудь Кору в момент ее паники. Незачем говорить, что все впивались в нее глазами, так как «Плющ» уже гудел, пережевывая новость о смерти Фарджиона.

— И мы даже не были наедине.

— Не может быть!

— Он был со своей последней находкой, Пэтси Шлютс. Пэтси Шлютс! Ну и имечко! Он вроде бы подобрал ее из хора в новом ревю «Свихнутой шайки». Вот уж это непотребный мусор! Помнишь остроту Дороти Паркер? «Пойдем посмотрим, как Кэтрин Хепбёрн сыграет гамму от «до» до «ре». Как я слышала, гамма крошки Пэтси не дотягивает и до «ре». Ее специальность — играть в совсем другие игры, но она как раз такая тощая белобрысая дуреха, на каких Фарджи всегда клевал. И, пожалуйста, она развалилась за его письменным столом в Элстри с таким видом, будто ее всю завили с ног до головы, а он говорит мне, что мои дни прошли. Я просто поверить не могла, что он был способен так меня унизить!

— И все-таки, — сказала ее подруга негромко, — ты позволила себя унизить.

Нижняя губа Коры колыхалась, как желе, указывая, что вот-вот хлынут слезы. Эвадна не раз бывала свидетельницей уязвимости актрисы, но прежде, только когда они были tete à tete [9] Здесь: наедине ( фр .). в укромности и интимности жилища той или другой. И то, что Кора была вот-вот готова утратить контроль над собой в фокусе внимания всего «Плюща», живо показывало, чем для нее явилась утрата такого золотого случая.

— Это был мой самый-самый последний шанс. Такая роль! Я знаю, я была бы в ней неподражаема, я это знаю! Вот почему я готова была пресмыкаться перед ним. И жуткая ирония всего этого, — еле выговорила она, — что я верю, искренне верю, что он с самого начала собирался отдать эту роль мне. Мой агент заверил меня, что никакая другая актриса на нее не пробовалась. Фарджи никак не мог устоять, чтобы не подвергнуть меня пытке, просто для собственного извращенного удовольствия. И да, — она обернулась к смущенному Трабшо, который на протяжении ее тирады старался выглядеть настолько незаметно, насколько это доступно крупному, грузному мужчине вроде него, — актеры на все пойдут, лишь бы получить сколько-нибудь приличную роль, на все.

— Ну, как я вам уже говорил, я ничего не знаю о том, как делаются фильмы, — ответил Трабшо, — но в конце-то концов Фарджион был всего лишь режиссер. Я хочу сказать, все актеры, видимо, подобраны, а сценарий написан. Неужели нельзя найти режиссера, который снял бы фильм?

— Вы правы, — сказала Кора холодно.

— Я подумал…

— Я говорю, вы правы. Вы правда ничего не знаете о том, как делаются фильмы.

— Ну уж, Кора, — сказала Эвадна, — я понимаю, как жутко ты должна быть расстроена, но нечестно срывать это на бедняжке Юстесе. Он же просто хотел тебя поддержать.

Кора немедленно взяла руку Трабшо и пожала ее.

— Меа culpissima [10] Моя винища ( лат. ). , мой дорогой, — сказала она, утирая глаза скрученным уголком салфетки. — О Господи, я пролила столько слез, что, конечно же, щеки у меня заржавели. Извините мою грубость. Простите меня?

— Ну, конечно, — сказал Трабшо великодушно. — Я все понимаю.

— А то, что вы сейчас сказали, ну, мне бы не хотелось, чтобы вы думали, будто это было совсем невпопад. Если бы внезапно умер какой-нибудь другой кинорежиссер, так все и произошло бы. Студия, как вы и предположили, пригласила бы кого-нибудь другого. Беда в том, что занять место Фарджи не способен никто.

На момент все трое умолкли. Затем Эвадна разразилась одним из тех назидательных трюизмов, которым иногда ненадолго удавалось смягчить неловкую ситуацию.

— Душечка Кора, — сказала она, — что-нибудь обязательно возникнет. Так ведь бывает всегда. А ты лучше кого бы то ни было знаешь, что Жизнь больше похожа на фильмы, чем фильмы на Жизнь, если понимаешь, что я имею в виду, хотя, откровенно говоря, это я, пожалуй, и сама не совсем понимаю.

Она и понятия не имела, насколько истинными окажутся эти избитые, ничем не примечательные ее слова…

На следующее же утро, когда Трабшо уминал завтрак, состоявший из одной свиной сосиски и ломтя поджаренного хлеба (яйцо уже стало лакомством, дозволявшимся не чаще двух раз в месяц, если не реже), он услышал, как «Ежедневный часовой» шмякнулся на коврик у входной двери. Он встал, прошлепал в халате и тапочках в прихожую, подобрал газету и прочел шапку на первой странице.

«Знаменитый кинопродюсер гибнет в огне» — вот, что она ему провизжала.

Вернувшись в кухню, он вновь занял свое место за овальным столиком, уютно задвинутым в укромный безоконный угол, помешал чай в чашке, подверг свернутую газету шумному нетерпеливому разглаживанию, начал машинально прожевывать умеренный кусок сосиски и сосредоточился на рекомендованной статье.

Но даже прежде, чем он успел прочесть первую строку, его взгляд отвлекли две фотографии, между которыми ее зажали.

Первая запечатлела мужчину лет сорока пяти с лицом до того опухло-дородным, что казалось, будто пару более худых физиономий-близнецов скомпоновали в одну, и с двойным подбородком до того толстым и жирным, что он переползал через белый воротничок рубашки, будто суфле через край кастрюли. Это, согласно подписи, был «Аластер Фарджион, всемирно знаменитый продюсер, дружески известный причастным к кинопромышленности, как Фарджи».

— Гм, — сказал Трабшо сам себе. Значит, не только он не способен отличить продюсера от режиссера.

Вторая была снимком молодой женщины, надувшей неулыбчивые губки. Вопреки ее слегка пуговичным поросячьим глазкам и удлиненному разрезу рта, с почти нелепыми пропорциями, подчеркнутыми губной помадой, она была, безусловно, привлекательным образчиком женского обаяния, да только красота эта была того рода ледяной, чурающейся, недоступной — «мраморной» приходило на ум вычурное прилагательное, — которая лично его никогда не привлекала. Подпись к ее фотографии гласила: «22-летняя Пэтси Шлютс — открытие мистера Фарджиона на горе ей».