Андрей Анисимов - Проценты кровью

Валя, стоявшая в дверях и слышавшая слова насильника, бросилась во двор, но ее ноги подкосила слабость от перенесенного. Валя упала. К ней подбежал Доша и стал лизать лицо. Эдик вышел на крыльцо и приказал:

– Иди в дом и не дури.

Валя не двигалась. Эдик спустился с крыльца, схватил Валю за руку и втащил в избу.

– Пора обедать, – рявкнул он.

Заплаканные женщины, боясь встретиться глазами друг с другом, принялись медленно накрывать на стол. – Пошевеливайтесь. Спать будете ночью, – сказал Эдик и грязно выругался.

Дарья Ивановна и Валя сидели в углу на скамейке и молча ждали, пока Эдик покончит с едой. После чая он потянулся и заявил более миролюбивым тоном:

– Девчонка пусть и не думает убегать. В Питере отыщу и пристрелю вместе с Веркой. Не погляжу, что папашка у нас общий…

Днем Эдик потребовал горячей воды и долго возился с одеждой. Заставил няню заштопать и отгладить порванные собакой брюки. Потом натопил баню и заорал:

– Валька, иди сюда. Спину потрешь…

– Я тебе сама потру, – быстро предложила Дарья Ивановна.

– Ты, старая кошелка, заткнись. Может, у меня не только спина чешется. Давай сюда девку! – крикнул Эдик, высунув голову из приоткрытой двери в баню.

– Вали нет, – ответила женщина и скрылась в избе.

Эдик, голый, с пистолетом в руке, ворвался в горницу и, не увидев девушки, навел пистолет на няню:

– Ведьма, куда девку дела?!

– Ты меня не пугай. Я тебя не боюсь. А куда пошла внучка – не знаю. Она мне не докладывала, – спокойно ответила Никитина и отвернулась.

Эдик напялил на себя телогрейку и полуголый выскочил на улицу. Размахивая пистолетом и дергая двери запертых и заколоченных изб, он до бежал до жилища престарелой Агриппины. Ворвавшись к старухе и расшвыривая корзины с луком, старые тряпки и табуреты, Эдик оглядел горницу, сени и сарай. Не обнаружив Валю и перепугав до смерти древнюю хозяйку, побежал дальше. Последний дом встретил его запертой калиткой. Эдик попытался сорвать замок, но грянул выстрел. Он посмотрел на крыльцо и увидел пожилого азиата с двустволкой в руке.

– Отдай девку! Застрелю! – потребовал Эдик, но, заметив наведенный на свою грудь ствол, осекся.

– Уходи, ты плохой человек. Обидел ребенка. Халит убил бы тебя, но русские и так называют всех мусульман убийцами. Уходи и знай: придешь еще – умрешь.

– Отдай девку по-хорошему, – злобно заорал Эдик.

Ружье продолжало целить в грудь пришельца. Поняв, что еще шаг – и азиат выстрелит, Кадков повернулся и побрел назад. Он бы с удовольствием продырявил азиата, но на таком расстоянии мог промазать, а тот из ружья бил метко. Эдик это понял, получив порцию дроби возле ног.

Снова пригрозив няне тем, что застрелит в Питере и дочку, и внучку, если те посмеют заявить в милицию, бывший воспитанник Дарьи Ивановны попарился в бане в одиночестве и улегся спать. Заснул он быстро, но, как и в прошлую ночь, во сне бормотал и ругался. Один раз вскочил и, выхватив из-под подушки пистолет, стал озираться по сторонам, как затравленный волк. Дарья Ивановна всю ночь глаз не сомкнула.

Утром Эдик, начищенный и наглаженный, выпил три сырых яйца и ушел. Никитина долго не верила, что ее муки закончились. Зная, что Халит девочку в обиду не даст, за внучку больше не волновалась. Но тревога не уходила. Давила и угнетала тишина. «Где собака?» – подумала хозяйка. Пока Эдик был здесь, пес лаял и злобно рычал. А теперь его не слышно. Женщина вышла во двор и позвала: «Доша! Доша!» Но Доша не откликнулся. Тогда Никитина медленно побрела вокруг избы. Обезглавленный труп собаки лежал за баней. Голову Доши и окровавленный топор Дарья Ивановна обнаружила в огороде.

– Зверь, – прошептала она и заплакала.

Петр Ерожин возвращался из Бреста. Спидометр показывал сто сорок, но скорости не чувствовалось. Мягкая подвеска «Сааба» гасила выбоины и неровности трассы. До Москвы оставалось триста семьдесят километров. Ерожин спешил. Сегодня провожали на пенсию генерала Грыжина, и Петр Григорьевич не хотел сильно запаздывать. Пока по свободному Минскому шоссе удавалось гнать вовсю. Но Ерожин знал, что последние километры перед столицей не разгонишься. В воскресенье вечером москвичи возвращались с дач, и машин, ближе к Кольцевой, скапливалось много. Правда, дачный сезон давно закончился и часовых пробок быть не должно, но задержки надо учитывать.

Погода стояла сухая и солнечная. Ерожин радовался, что низкое осеннее солнце лупит в спину. Хуже было тем, кто ехал назад к Западу. Листья уже облетели, и пейзаж за стеклом выглядел демисезонно. Если не знать, что на дворе осень, картинку за окном можно было принять и за раннюю весну.

Мелодично брякнул мобильный телефон. Трубка лежала на свободном сиденье рядом, и Петр Григорьевич легко справился одной рукой.

– Ты где? – донесся из трубки голос Нади.

– Пилю, моя дорогая девочка, – улыбнулся Ерожин.

– Долго еще? – в интонации Нади слышалось детское нетерпение.

– Часа четыре, моя хорошая. Если ничего не случится… – ответил Петр Григорьевич и добавил: – Есть шоферская примета: точного времени прибытия говорить нельзя.

– И не говори, только приезжай поскорее. Я тебе уже и рубашку нагладила, и ботинки начистила.

– Спасибо. Постараюсь побыстрее, – пообещал он и хотел прощаться, но Надя заволновалась:

– Только не гони. Осторожно езжай. Лучше я подожду подольше…

Отключив телефон и вернув трубку на сиденье, Петр Григорьевич подумал, что никогда он так не рвался домой. И никогда раньше его так не раздражали командировки и все то, что отнимает возможность видеть Надю. А в последнее время мотаться пришлось много. Так уж жизнь повернулась. Ерожин сбросил скорость. Перед поворотом на городок Гагарин дозорный пост автоинспекции, и дежурный сотрудник не упустит случай содрать за превышение скорости с владельца крутой иномарки. Снова звякнул мобильный.

– Петька, где тебя черти носят? – раздался в трубке бас генерала.

– Еду, Иван Григорьевич. Уже недалеко, в Московскую область вошел.

– У тебя там задница еще с сиденьем не срослась? – поинтересовался Грыжин и, не дожидаясь ответа, загоготал. Ерожин понял, что бутылкой любимого армянского коньяка в запасах генерала стало меньше.

– Ладно, Петька, отгуляем, заделаем с тобой фирму. Хватит тебе не своим делом заниматься, бизнесмен хренов, – продолжая гоготать, сказал генерал на прощание.

Знак объезда Ерожин увидел издали. Дорогу ремонтировали, и машины пустили по параллельной грунтовке. Пришлось ползти на второй передаче. Шикарный «Сааб» для наших грунтовых дорог не спроектирован. Петр Григорьевич усмехнулся и подумал, что на своей «девятке» он бы и тут мог выжать километров семьдесят, а иностранная цаца, пожалуй, развалится, и на ремонт потом потратишь столько же, сколько стоит родная «девятка». Наконец объезд кончился, и «Сааб», вырулив на асфальт, рванул сразу за сотню.