Беатрикс Гурион - Дом темных загадок

Теперь, когда она почувствовала первые капли от тернового венка Спасителя на своем лбу, когда ладони налились болью и когда из бока потекла кровь, тут она познала его, и это было хорошо.

Эти стигматы были знаком его всеобъемлющей любви, которая наполняла душу Агнессы светом и прощением.

И поэтому ее темница стала раем на земле.

И ее ребенок был его ребенком, благословенным ребенком.

И это было хорошо.

И это было хорошо.

Любовь была с ней.

— Том! — кричу я. — Том, с тобой все в порядке? Что здесь произошло?

— Тихо, — говорит Гомер и резко тычет мне в спину дулом пистолета. Но я не могу иначе, я так рада его видеть, подбегаю к Тому и обнимаю его. Кто-то избил его — губы растрескались, опухли и кровоточат. Он очень бледный.

— Что здесь происходит, Том?

В ответ он пожимает плечами и сипло говорит:

— По всему видать, нас захватили Симпсоны.

Его глаза подозрительно блестят слезами, и я бы охотно утешила его, если бы понимала, что нужно делать.

В этот момент меня оттаскивают от Тома и ставят за его стул.

— Просто стой здесь, и ни слова больше, — приказывает Гомер, а сам занимается видеокамерой.

Но почему мне нужно стоять здесь в этой одежде? Все кажется сценами из фильма, в котором человек, желающий совершить самоубийство, оставляет будущим поколениям послание. Я вонзаю ногти в мягкую ладонь, нельзя сейчас отворачиваться, это не поможет ни мне, ни Тому.

Краем глаза наблюдаю за Гомером. Может, удастся выяснить, кто скрывается за маской. Это Филипп или Себастиан? Или Беккер, который недавно бесследно исчез на лестничной клетке? По большому счету, это могла бы быть и Николетта, если кровь в душевой была лишь отвлекающим маневром, на что я все еще надеюсь. В конце концов, я ведь не видела, что произошло.

— Сейчас ты наговоришь на камеру послание своим родителям, — говорит Гомер Тому. — Если они хотят увидеть тебя живым, им следует позвонить по номеру, который указан под заголовком газеты. И позвонить в ближайшие три часа, они получат инструкции. Если они обратятся в полицию и я об этом узнаю, все равно, как хитро они это обставят, — твоя смерть будет особенно ужасной. Если они не позвонят вовремя, ты тоже умрешь. — Гомер смотрит на меня и кивает, словно хочет заверить, что говорит правду.

— Давай, Том, мы не можем здесь сидеть весь день!

Похищение. Я просто не могу в это поверить.

Том вздыхает несколько раз, прежде чем произнести хоть слово.

— Но вы наверняка до них не достучитесь. Отец сейчас на конгрессе в Лос-Анджелесе, мать поехала вместе с ним.

Металлический голос звучит враждебно, но, несмотря на это, Гомер, кажется, развеселился:

— Да что ты говоришь?! Я даже знаю, в какой гостинице они остановились. Но не волнуйся, это электронное письмо твой отец откроет. Я не буду писать в теме письма: «Вашего сына выкрали из летнего лагеря», такое на него мало подействует, нет, мы же знаем, что на самом деле он просто пищит от всяких медийных штучек. Это будет срочный запрос о его разрешении твоего участия в ток-шоу на первом федеральном канале.

Я вытягиваю руку и глажу Тома по спине, пытаюсь его хоть как-то успокоить, но он напрягается еще больше.

— Если вам все это известно, то вы наверняка знаете, что наша семья небогата!

— О, нет, речь не о деньгах! Не забивай себе голову, Том. Все, что мне от тебя нужно, — это видео.

Я не могу узнать этот голос. Это не Беккер, этот Гомер говорит слишком грубо. Замечаю, что он иногда говорит «я», а иногда «мы». Он специально так говорит или это должно что-то означать?

— Ну, за дело!

Том пытается собраться, он смело смотрит в камеру. Но ему постоянно приходится бороться с собой, чтобы не заплакать. Когда Том говорит, меня вдруг начинает трясти. Я не хочу этого слышать. И я рада, что от волнения и паники у меня снова шумит в ушах.

Но мозг продолжает работать, должна же быть причина, почему они не бросили нас в подвал в первый же день и не сняли это видео. Или это все же чужаки, которые напали на лагерь.

— Хватит! — Гомер обрывает Тома на середине предложения, выключает камеру и отвязывает парня. Я жду, что теперь моя очередь, но не угадываю.

Хотя Гомер и привязывает меня, но не к стулу. Мне нужно встать на колени, что в юбке и с моей лодыжкой дается с трудом. Потом он достает из кармана рясы наручники и приковывает к старой батарее. Без лишних слов и объяснений он хватает Тома и выходит с ним. Я остаюсь одна. Только когда мои измученные колени начинают нестерпимо болеть, Гомер наконец возвращается.

На этот раз он приводит Софию. Ее круглое лицо, кажется, внезапно исхудало, взгляд пустой. Наверное, она абсолютно в шоковом состоянии.

Когда София видит меня, на ее лице мелькает тень облегчения. Она удивлена, но когда замечает, во что я одета, снова падает духом.

Гомер провожает ее к стулу и сообщает, что нужно делать. Она не выказывает никаких чувств, ничего. Только когда Гомер в третий раз спрашивает, поняла ли она его, София неохотно кивает.

Теперь мне нужно сесть рядом с Софией, руки мои наш мучитель заводит за спину и защелкивает наручники. После того как включается камера и раздается команда начать, София мотает головой.

— Нет, я этого не сделаю, — говорит она.

— Нет? — В этот раз смех Гомера напоминает не о Себастиане, а скорее о Филиппе.

— Я выхожу из игры. Теперь я хочу домой. С меня довольно этого психологического бреда. Игра закончится для меня прямо здесь.

Я затаила дыхание. О, Господи, она ведь это не всерьез?

— София, это не игра, — заклинаю я ее. — Пожалуйста, делай, что он говорит. У него оружие!

Она поворачивает голову и смотрит на меня пустыми глазами. Она полностью отстранилась. Я совершенно не могу до нее достучаться.

Чтобы выиграть время, я обращаюсь к похитителю:

— Почему вы не сделаете ролик сразу со всеми и не отправите одно общее письмо? Это сэкономит время и нервы.

Гомер отмахивается:

— Пусть мои нервы тебя не заботят.

Использую этот момент, чтобы поймать взгляд Софии. Если нам удастся освободиться от наручников, мы бы смогли броситься на Гомера. Но один взгляд на Софию говорит мне, что нужно отказаться от сумасбродного плана. Она все еще не реагирует.

— София, тебе уже край?..

Она кивает, словно в замедленной съемке. И потом делает все, что он говорит. Когда Гомер заканчивает, он снова крепко приковывает меня к батарее и уводит Софию.

А дальше ничего не происходит. Текут минуты, время расползается по швам. Я снова и снова задумываюсь над тем, кто может скрываться под маской Гомера. И чем больше проходит времени, тем больше я нахожу аргументов в пользу Филиппа.

Он не только врал мне и измазал меня искусственной кровью, пока я лежала без сознания, но он единственный, кого не привели в потайную комнату в библиотеке. Кроме того, он хотел навести подозрение на Себастиана. Может быть, эта татуировка значит совершенно иное, он же не знал, что я прочитала газетную вырезку. Вспоминаю, как он был впечатлен, когда мы нашли детские могилы, и как заботился о моей лодыжке. Великолепный актер!