Александр Аде - Лето любви и смерти

Он завершает работу и точно выныривает из глубины на поверхность, слабый и опустошенный.

– Ой, как здорово получилось! – восхищается девушка. – Только здесь я красивее, чем в жизни. Прямо хоть в кино снимайся.

– Позвольте мне сделать копию с этого портрета, – умоляет ее Сверчок, складывая ладошки лодочкой. – Пожалуйста. Завтра я его принесу, клянусь!

– Ладно, – поразмыслив, милостиво разрешает она. – Но тогда отдадите портрет задаром.

Сверчок тут же соглашается и добавляет:

– Завтра сможете в это же время прийти?.. Замечательно. Извините, вас как зовут? Оксаной? А меня все Сверчком называют.

– Это что, прозвище такое, да? – выпучив глазенки, в которых скачет смех, интересуется Оксана. – Какое смешное!

Сверчок съеживает губки, внутренне корчась от обиды, торопливо сворачивает свое «рабочее место» и отправляется домой. По дороге решает написать портрет маслом. Зайдя в квартиру и наспех перекусив, натягивает на подрамник холст. Пишет картину до ночи не отрываясь. Теперь, когда он не связан оригиналом, лицо на полотне получается гораздо более живым, чем на пастели, светящимся, словно выступающим из мрака. Последние мазки он кладет уже за полночь, без сил валится на кровать и мгновенно проваливается в водоворот сна.

На следующий день он отдает пастель Оксане, а на ее вопрос, удалась ли копия, заикаясь, отвечает: «Да, о-очень». После чего, набравшись храбрости, заявляет, что она может убедиться в этом – если придет в его квартиру. И его большие уши загораются, как два стоп-сигнала.

– Ох, вы какой, – грозит пальчиком Оксана. – Зазываете девушку к себе, а сами, небось, холостой.

Сверчок признается, что не женат, немедленно вызвав ее повышенный интерес. Через пару минут она соглашается заглянуть к нему вечерком.

После ее ухода Сверчок летит домой, купив по дороге сладостей и вина, наскоро прибирается в квартире и залезает в ванну. Отмокая в горячей воде, тоненько и самозабвенно напевает из Окуджавы, откровенно фальшивя: «Ах, какие удивительные ночи! Только мама моя в грусти и тревоге…» И душа его рвется в прежние апрели, и воспоминания блаженно царапают сердце. Точно вновь наступила молодость, но не дурная, нелепая, которую он прожил бездумно, начерно, а мудрая и прекрасная.

Оксана появляется с опозданием минут на пятнадцать. Мельком озирает картину: «Классно, только я тут совсем не похожа», с аппетитом съедает два куска торта и отдает должное красному вину. Потом принимается деловито расхаживать по квартире, разглядывая ее с дотошностью маклера.

– А балкончик-то у вас маленький.

– Зато поглядите, как вокруг зелено, – оправдывается Сверчок.

– И завод совсем рядом, – продолжает гнуть свое Оксана. – Вон труба-то как дымит. Небось, когда ветер в вашу сторону, сильно воняет.

Она серьезно, досконально расспрашивает Сверчка о его родственниках. Вместе они перелистывают семейный альбом – Сверчок с ностальгическим умилением, она – с практичным интересом, обстоятельно вызнавая, кто жив, кто уже скончался. Иногда она косо поглядывает на Сверчка, ожидая, должно быть, когда начнет приставать, но он не смеет к ней прикоснуться, и ее губы то и дело морщит презрительно-лукавая лисья усмешечка.

Когда она удаляется, оставив после себя тяжелый запах духов, Сверчок от восторга бегает по квартире и пискляво вопит, надсаживая связки, из того же Окуджавы: «И муравей создал себе богиню по образу и духу своему!..» – и счастье заполняет все его кругленькое дрябловатое тело.

В тот же вечер Оксана, жуя жареный арахис, говорит на кухне подруге-официантке:

– А что, мужик он еще не старый. В меня врезался по уши, сразу видать. Пойду за него. Будет у меня жилье. Надоело по углам мыкаться. Я – девочка из провинции, мне хоть на карачках, а выкарабкиваться надо.

– И ребеночка от него заведешь?

– Еще чего!

– Ох, Оксанка, не то ты задумала. В одну темную историю влипла, чуток не села, теперь в другую лезешь. Уж не собираешься ли ты попозже со своим муженьком разделаться?

– Типун тебе на язык, – вяло отмахивается Оксана, но в ее вылупленных глазах вспыхивает бесовский огонечек.

Два дня наблюдения – результат нулевой, хоть ты тресни. Проклятущий Воланд живет себе, поживает, как рантье, на ночь приводит девочек, которых снимает в шикарных кабаках. В общем, холостякует напропалую. Эх, если б можно было прослушивать его телефонный треп!..

Третий день.

Мелкий дождик робко стучит в стекла «жигуля», точно просит впустить. Навстречу бежит во всю прыть унылый промокший город, поворачивается то приятным передом, то отвратным задом, кружится, распахивает и запахивает улицы. Торопятся прохожие, кто-то под зонтами, кто-то – с капюшонами на головах.

В кармане моей куртки звенит мобильник.

– Я на автовокзале, шеф. В камере хранения, – сообщает стажер Славик. – Подопечный засунул в ячейку спортивную сумку и свалил. Ехать за ним?

– Оставайся на месте. Жди. Вскоре подгребу.

Качу к вокзалу. Неподалеку от камеры хранения, привалившись к стене, как будто скучает стажер. Увидев меня, нехотя отлипает от стенки и, деланно позевывая, ждет дальнейших указаний. Захожу с ним в заставленное серыми ячейками помещение, тесное и мрачное.

– Сорок восьмая, – тихо сообщает стажер.

Демонстрирую удостоверение охраннику в камуфляжной форме, толстому крепкому мужику лет сорока пяти с сивой, внушительных размеров башкой.

– Мой коллега побудет тут у вас. Лишнего стульчика не найдется?

– Без проблем, – отвечает охранник таким ментовским голосом, что не могу сдержать улыбки.

Даю указание стажеру:

– Когда некто вытащит сумку из ячейки, постарайся его попасти.

– Не трухай, начальник, все будет в ажуре. Запросто доведу зверушку до самой норки, – азартно заявляет тот.

Сквозь маску равнодушного циника и тертого калача в нем откровенно проступает пацан. Наш кадр, нормальным опером будет – если не продастся. Желаю Славику счастливой охоты и выбираюсь на улицу, где на меня, точно беспардонный приятель, набрасывается ветер.

Через час позывные мобильника застают меня в почернелой деревянной развалюхе. Здесь у старухи свистнули телик лохматого года выпуска. Такие нынче выкидывают на помойку. «Не голосите вы так, мамаша, – успокаиваю бабку, – найдем ваше чудо ламповой электроники…»

И достаю из кармана мобильник.

– Я его засек! – звенит в трубке возбужденный голос стажера. – Сейчас эсэмэской пошлю тебе номер его тачки. Продолжаю преследование.

– Погоди, – отрезвляю его. – Не шустри. Какой он из себя?

– Парень-то? Возраст – лет под тридцать. Смазливый, на артиста похож. Ухоженный, просто аристократ, белая кость.