Александр Аде - Прощальная весна

«Алешенька, мальчик мой, единственный и ненаглядный! Только теперь начинаю понимать, почему мы расстались восемь лет назад. Мы оба считали себя необыкновенными личностями. Я не желала растворяться в тебе, ты – во мне. А потом жизнь все безжалостно расставила по местам. Ты стал рядовым журналистом, я – женой Завьялова. Просто женой Завьялова.

Ты сказал, что я боюсь бедности. Возможно, это и так. Я не декабристка, Алешенька, мне нелегко отказаться от комфорта. Что делать, я уже привыкла к такой жизни. Пойми, я не продалась Завьялову, просто не верю, что у нас с тобой получится что-нибудь путное. Прощай, любимый мой! Будь счастлив – без меня».

Потом набирает номер Алешиного мобильника.

– Привет, Алешенька, нам пора встретиться…

В понедельник, шестнадцатого апреля заглядываю (похоже, в последний раз) в «Пульс мегаполиса» и обнаруживаю мышку Раису на ее рабочем месте, добросовестно постукивающую пальчиками по клавиатуре.

Когда достаю Алешин нетбук, она расцветает, шепчет «спасибо», потом торопливо засовывает вещицу в висящий на спинке стула пакет и испуганно озирается: не наблюдает ли кто за нами.

Мне хочется еще раз предупредить девчонку, чтобы побыстрее заявила об Алешином движимом имуществе ментам. Но вижу ее разрумянившуюся мордашку, блестящие глазки – и язык не поворачивается.

Смущенно бурчу что-то невразумительное и ухожу, тяжело опираясь на трость.

Мне пора поторопиться на рандеву со Стасиком Болонским.

Через час с небольшим втаскиваю себя в его меланхоличную приемную. Морщинистая худущая секретарша, которую я с немалым трудом отличаю от окружающей обстановки, суховато-милостиво кивает мне – пока еще не как старому знакомому, но и не как человеку с улицы. Если явлюсь в третий раз, она мне улыбнется…

И вот он опять передо мной: стареющий лев со здоровенным горбатым рубильником – брэндом семейства Болонских. Его пористая дряблая мордаха наводит на мысли о великом композиторе Людвиге ван Бетховене. Но, если совсем начистоту, Людвиг ван сильно проигрывает Болонскому. Простовато он выглядит рядом с главой фирмы «Болонский и партнеры».

Калякаем о разном. Острых тем стараюсь не касаться.

И внезапно заявляю – как бы между прочим:

– Я иногда люблю помечтать о чем-нибудь этаком… иррациональном… А вы?

Он исподлобья коротко взглядывает на меня, должно быть, соображая: а не пора ли гнать этого недоумка взашей? Но сдерживается и вяло пожимает плечами.

– Мне, молодой человек, не до мечтаний. Времени нет-с. Дела-с. К тому же – человек я вполне рациональный и абсолютно земной. Кстати, недавно в мэры баллотировался… Надеюсь, это вам известно? – криво ухмыльнувшись, спрашивает он.

А парень-то фанфарон. Нервный, самовлюбленный и хвастливый – и все одном флаконе.

– Мы начали говорить об иррациональном, – произношу я задумчиво и рассеянно, словно погруженный в пучину своего богатого внутреннего мира. – Порой я представляю себе такую картину… Ярко, как наяву… Гигантское поле боя. Тысячи… десятки тысяч солдат. И вот – первый убитый. Его душа взлетает в небо… Потом второй… Десятый… Сотый… Души поднимаются вверх, словно снег, идущий наоборот – с земли в высоту, к облакам.

Только вообразите – мечутся над полем души бывших заклятых врагов. В азарте сражения они даже не поняли, что жизнь закончилась, и одна душа кричит другой: «Я тебя своими руками задушу!» А рук-то нет. А может быть, наоборот, они все понимают и смотрят на битву спокойно и грустно?..

Кустистые сивые брови Стасика взмывают вверх, а зенки раскрываются так широко, что мне становится жутковато: а вдруг они выкатятся из орбит и шлепнутся на пол?

Я даже представляю себе, как они шмякаются двумя кусочками желе, и содрогаюсь от омерзения. Но беру себя в руки и спрашиваю:

– Вы верите в приведения? – мой голос тих и таинственно-серьезен.

Стасик смотрит на меня с замороженной скептической усмешкой, точно хочет сказать: «Насчет приведений не знаю, а тебе я действительно не верю. Ты меня обмануть хочешь». Впрочем, возможно, он сейчас размышляет, не вызвать ли «скорую»?

Но – это я чувствую всем своим напрягшимся существом – заскорузлому крючку-правоведу страшно хочется признаться, что его неудержимо влечет сверхъестественное. Недаром рот приоткрылся завороженно, как у ребенка, и в левом уголке показалась слюна. Теперь он уже не твердит, что очень занят. Затаил дыхание и жаждет откровений. Знаю по опыту: циничные законники, в которых, вроде бы, не осталось и капли человеческого, подчас доверчивее романтиков и лохов.

– У меня жена – экстрасенс, – продолжаю я невозмутимо. – Она уверена, что души умерших улетают в космическое пространство, а через некоторое время возвращаются на землю, в тела новорожденных.

– Не понимаю, к чему вы собственно клоните? – говорит он с искренним изумлением.

И бледнеет.

– Что ж, попробую объяснить, – произношу я веско, сурово и печально. – Но предупреждаю заранее: тема крайне деликатная.

– Да о чем, в конце концов, речь? – вскрикивает он, заинтригованный до предела.

– Сейчас поймете. Я пообщался с людьми, которые живут в том самом доме, где Ника покончила жизнь самоубийством. В ту роковую ночь они – я имею в виду жильцов – Нику не видели. Ни одну, ни в компании с кем бы то ни было. И немудрено: большинство обитателей дома в это время уже спали – напомню, Ника погибла около полуночи.

Но что любопытно. В последние полгода – этому есть свидетели – ровно в полночь на лоджии шестнадцатого этажа появляется девушка. Из тех, кого я опросил, наблюдали ее, как минимум, трое. В подъезде уже поговаривают о привидении.

– Испанцы говорят: «Сон разума рождает чудовищ», – Стасик деревянно усмехается, но расширенные глаза смотрят на меня, не отрываясь, точно я их примагнитил. – Интеллектуальная пища народа – во все времена – легенды, сказки, сплетни и суеверия.

– Наверное, вы правы, – мой голос тих и печален. – И все-таки я решил проверить информацию и вчера отправился в этот двор… Представьте себе. Полночь. Тьма. Небо почти угольное, чуть синеватое. Лишь кое-где светятся окна, и горит лампочка над подъездом. Вижу – на лоджии последнего этажа кто-то появился. Я пригляделся – девочка. Не уверен, что это была Ника: ее лицо различалось смутно. Да и знакома она мне только по фотографиям.

– Во что она была одета? – хрипло спрашивает Болонский.

– Повторяю, был сумрак. Но мне показалось, что на ней что-то темное, наверное, курточка.

– Сейчас половина девчонок носит темные курточки, – с тоской говорит Стасик. И вдруг спрашивает: – Вы рассказали об этом родителям Ники?

– Зачем? Чтобы после моих слов они попали прямиком в дурдом? Мы с вами неглупые люди и отлично понимаем: ну какое, к дьяволу, привидение? Мало ли какие барышни шастают ночами по этажам.