Виталий Нежин - Эксперт, на выезд!..

— Слушай, Паша, а ведь по ящику хоккей! Ей-богу!

И он бросается по лестнице наверх, в дежурку, откуда действительно раздается четкая озеровская скороговорка и глухой рокот столичного Дворца спорта.

Ну что же, матч действительно интересный, хотя вообще к спорту я отношусь достаточно холодно. Правда, за эту свою холодность я расплачиваюсь с лихвой, получая разносы от начальства, поскольку не укладываюсь в нормы по бегу и лыжам. Немного выручает первый разряд по стрельбе, но меткой стрельбой в нашей конторе никого особенно не удивишь.

После спортивных занятий, которые мы обязаны посещать каждую неделю по средам, ко мне обычно заходит капитан Лель и, назидательно поднимая палец, изрекает:

— Эксперт, он должен что? Бегать, как лошадь, прыгать, как кузнечик, висеть вниз головой, как летучая мышь, и вдобавок сдавать грамотные экспертизы, которые вызывают у суда теплые дружеские чувства. За формулировку главного жизненного правила предлагаю уплатить взносы в свое любимое общество «Динамо». Мне же, сугубо лично, прошу незамедлительно выдать три рубля до зарплаты.

…Матч в самом разгаре. Володя Ершов уже ввязался с кем-то из дежурных в острую дискуссию по поводу судейства.

Раскрывается дверь, и сам дежурный по городу появляется на пороге:

— На выезд! Быстро! Ножевое ранение!

Мы удивленно переглядываемся. Этот вызов идет вразрез со всеми правилами. Давно уже замечено, что во время больших хоккейных или футбольных матчей, в то время, когда по телевизору идет, скажем, первенство Европы по фигурному катанию или соревнования по легкой атлетике, в городе почти ничего не случается. Поэтому при самом разном отношении к телевидению мы все горячо ратуем за то, чтобы на экране все время шли спортивные бои, веселые кинокомедии или многосерийные детективы. И вот тебе на!..

— Что это за подонок выискался, а? На таком матче! — Ерш срывается с места.

Внизу, уже застегивая модное макси-пальто, стоит Ида Гороховская.

— Мне сюда позвонили, — говорит она. — Пожалуй, я поеду. А ты, Ершов, досматривай свой матч, ладно. Только чтобы к нашему приезду чай кипел. Заодно продемонстрируешь свои познания по части сервировки стола.

— Богиня! — взревывает Ерш и моментально убегает досматривать хоккей.

— Где? — спрашиваю я у подбежавшего к машине Эдика Кондакова из первого отдела угрозыска.

— Здесь, неподалеку, на проспекте. Женщину в лифте ножом. Дом кооперативный, да еще чей!.. — Эдик многозначительно присвистывает.

Мы гоним на предельной скорости, стараясь успеть если не первыми, то хотя бы в числе первых…

Кондаков показывает вперед. От небольшой толпы, собравшейся у высокого нового дома, с визгом отъезжает «скорая» и, с места набирая ход, летит по проспекту.

— Жива пострадавшая, — говорит Кондаков. — Это уже лучше.

Да, пострадавшая пока жива, и сейчас ей больше нужны врачи, а не мы. Лекарям так же хочется удачи, как и нам.

— Нет вам, Ида, работы на данный отрезок времени… — Я поворачиваюсь к Гороховской. В полутьме машины ее глаза влажно блестят, в них отражаются бегущие навстречу уличные огни.

— Вот уж нисколько не жалею, — усмехается Ида. — По мне, чем меньше моей работы, тем лучше.

И по мне тоже. И по Кондакову тоже. И по всем, кто носит нашу форму цвета маренго… Мы радуемся, когда у нас мало работы, да и вообще, если разобраться основательно, мы и работаем ради того, чтобы когда-нибудь наши романтические специальности стали бы никому не нужными, а мы сами с радостью превратились бы в безработных. Однако пока этого что-то не предвидится.

У стеклянных дверей подъезда стоит милиционер. Уже хорошо. По охране места происшествия вообще можно судить о работе местного отдела, о его выучке. Перекрыть входы и выходы, уберечь место происшествия от зевак, оставить само происшествие в тайне, если возможно, — все это может иметь решающее значение при расследовании.

Кондаков на минуту задерживается в толпе, возбужденно шумящей на тротуаре.

— Вас попрошу и вас, — говорит Кондаков пожилой женщине с авоськой и мужчине в кепке. — В качестве понятых. Много времени мы у вас не займем…

— Ну да, — говорит мужчина в кепке и пытается ретироваться. — А потом таскать будете…

— Вы видели, как было дело? — спрашивает Кондаков. — Вы свидетель?

— Н-нет, откуда же, — мужчина подымает плечи. — Я только что подошел…

— Тогда зачем же мы, как вы выражаетесь, таскать вас будем? — терпеливо говорит Кондаков. — Будете присутствовать при осмотре места происшествия в качестве понятого.

— Это можно, — решается мужчина.

— Минут десять никого не пускайте. Даже жильцов, — приказывает Кондаков милиционеру. — Какой этаж?

— Шестой, — козыряет милиционер. — Лифт наверху, так что вам придется пешком. Наши из отдела уже там.

— Вот и прекрасно, — говорит Кондаков и, широко шагая, направляется к лестнице. Мы спешим за ним.

На площадке шестого этажа стоит раскрытая кабина лифта. Ярко горящая в кабине лампа освещает лакированные, уже слегка обшарпанные стенки лифта и широкую полосу крови на линолеуме пола. Еще одна лужа на кафеле площадки.

Одна из двух дверей, выходящих на площадку, распахнута. В дверном проеме лейтенант в форме разговаривает со старушкой в накинутом на плечи пуховом платке. Мы с ходу включаемся в разговор.

— Так вот я и говорю, — старушка охотно начинает свой рассказ сначала. — Сижу это я и смотрю телевизор. А сама все прислушиваюсь, сын должен вот-вот прийти. И все его нет, я уже два раза обед разогревала. Потом слышу, лифт подъехал. Ну, думаю, он. Вставать не стала, у него свои ключи есть. И тут закричал кто-то страшно так, — старушка всхлипнула. — Я, конечно, поднялась и к двери. Быстро не могу, ноги уже не те. По дошла, добралась, открываю дверь. Вижу, лифт стоит раскрытый. А внизу сапожищами кто-то топает, да быстро так, будто со ступеньки на ступеньку перепрыгивает. Далеко уже, поди, на втором этаже. Слышу-то я хорошо, вот только ноги у меня…

Старушка переводит дыхание. Лейтенант быстро строчит что-то на бланке протокола.

— И вдруг вижу, боже ты мой! — старушка неумело крестится. — Из лифта кто-то выползает. У меня так ноги и подкосились. Страсть-то какая! Хочу бежать и не могу. Гляжу, а это Анна Семеновна, она этажом выше нас живет…

— Фамилия ее как? — быстро спрашивает лейтенант.

— Погодите, — останавливает его Кондаков. — Продолжайте, бабуся…

— Так что же, можно и фамилию сказать. Алексеева она будет. Сначала была эта, как ее, Петрищева, а как замуж вышла, стала Алексеева. И вот уже годов восемь как Алексеева. А муж ее…

— Это потом, бабушка! Значит, выползает она из лифта… — терпеливо подсказывает Кондаков.

— Да. А кровищи на ней ужас сколько! Я прямо обмерла. А она мне тихо так, жалобно, — старушка опять всхлипнула, — Позвони, говорит, бабушка, в «скорую помощь». Я к телефону, потом к ней, уж не знаю, как и помочь. Воды хотела дать, а потом думаю, вдруг ей нельзя при положении ее таком… И опять к телефону. Милицию вызвала. А она, Анна Семеновна, значит, так у лифта и сидит. Не трогай, говорит, меня, бабуся, и глаза прикрыла. Тут и «скорая» приехала, враз с милицией.