Яна Ржевская - Дорогой Жан…

Мы проехали уже три города, и в каждом из них к картине чудовищного преступления добавлялась пара штрихов, все четче обрисовывающих темный силуэт убийцы. Инспектор Мерсо не сомневается, что это врач. Боже мой, Ортанс, есть ли предел злодеянию этого чудовища? Воспользоваться для сокрытия своей мерзости святой профессией, призванной исцелять! Я умолкаю, потому что все, что я могу сказать об этом, не для ушей невинной девушки.

Что касается фактов, инспектор давно нашел бы этого человека, но он с дьявольской хитростью в каждом городе менял имя, представляясь иначе. Как-то инспектор обронил: зверь знает, что охотники идут по следу. Мерсо убежден: этот зверь в человеческом обличии также чувствует приближение кары, но не в силах отказаться от жажды крови, толкающей его на все новые убийства. Ортанс, как все это ужасно. Я увидел такую Францию, о которой даже не подозревал. Фабричные районы с их нищетой и невежеством, деревни вокруг крупных ферм – и то же самое. Богатые респектабельные дома, но и они не смогли послужить укрытием для волка в человеческой шкуре, исхищающего жертву, как овечку из охраняемого стада. Это ужасно, Ортанс. Сколько горя, сколько неизбывного горя. Я еще больше укрепился в своем желании посвятить жизнь правосудию и защите людей. Глядя на инспектора Мерсо, я понимаю, почему он прячется за маской грубоватости и цинизма. Но все, что я могу, это быть рядом и помогать в меру своих скромных сил, благодаря судьбу за то, что столкнула меня с таким удивительным человеком.

Твой Андре

Господин Жавель,

Я долго не мог понять, почему инспектор, имея теперь совершенно ясное свидетельство о докторе демуазель Клэр Сантери, не торопится начать расследование с Тулузы. По-видимому, расследуя смерть демуазель в первый раз, он еще тогда обратил внимание на личность доктора Лефевра, но доктор пробыл в городе слишком мало времени, чтобы оставить о себе какие-то свидетельства, кроме описания внешности. Да и толку от таких описаний! Приятный, обходительный и даже галантный… Отдавая должное методам инспектора, я не мог не задаться вопросом: пусть Лефевр-Венсан-Жиньяк и так далее менял фамилии, под которыми его знали, но как он мог менять врачебный диплом? И тут меня осенила наивная, быть может, мысль. Вы когда-нибудь приглядывались к врачебной лицензии, выдаваемой в медицинском муниципалитете на основании диплома? Она висит в кабинете у практикующего врача под стеклом, но кто ее рассматривает? Само наличие лицензии гарантирует доверие, не так ли? А фамилия… Кто ее сверяет?

Пока инспектор беседовал с прислугой доктора, я посетил медицинский департамент города Тулузы и запросил сведения о лицензиях на практику, выданных в течение десяти лет. Таковых оказалось пять, но только один из врачей покинул Тулузу в год смерти д-ль Сантери. Г-н Крепо, выпускник медицинского факультета Сорбонны, а вовсе никакой не Лефевр. Признаюсь, я был окрылен этой небольшой победой, и даже инспектор Мерсо, кажется, взглянул на меня с одобрением. Господин Жавель, умоляю, скорее сделайте запрос в медицинский департамент Кана, вдруг нам повезет и чудовище решило обосноваться именно там? Ведь иначе придется объехать Нормандию город за городом, а время… Время стоит жизни, в прямом смысле слова.

П. С. Инспектор говорит, что мы выезжаем в Кан!

Ваш Андре Легран

Жан,

Итак, мне больше нет нужды беспокоиться, что сен-бьефская лилия Лу поскользнется на склоне по дороге в Дом на холме. Слава богу, с ней все в порядке, просто какая девушка по доброй воле сунется в Замок Синей бороды и Чудовища в одном лице? Моем лице, разумеется. Я шучу, Жан, как шутят висельники, с которых в последний момент сняли петлю: дрожащим голосом, но вполне искренно.

Вкратце, вчера добрые жители Сен-Бьефа, человек двадцать-двадцать пять, не поленились подняться на холм, чтобы обвинить меня в смерти трех девушек: кузины Лу, не помню, как ее зовут, подавальщицы Жаклин Дюбуш и сборщицы яблок. Трех девушек со светлыми волосами, в точности, как тогда. Жан, они помнят. Нормандский крестьянин похож на сундук: немногое видно снаружи, но внутри…

Они стояли перед Домом на пригорке, где еще сохранились следы клумб и изгороди, разгоряченные кальвадосом, угрюмые и одновременно вызывающие. Что я мог сказать им? Что я старик, неспособный даже принести полное ведро воды из колодца? Что все женщины мира для меня давно лишь тень? Что тогда, много лет назад, это был не я? Сен-Бьеф помнит, что смерти прекратились, когда один брат погиб, а второй уехал – и это все, что ему нужно помнить.

Не знаю, чем бы кончилось дело, и не хочу думать, что кровью, – ради Сен-Бьефа не хочу, но в последний момент к старому издыхающему дракону на помощь примчался рыцарь, тоже, соответственно жанру, трагикомический. Маленький кюре взбежал на холм, путаясь в рясе и задыхаясь, но голос его, о, это были трубы иерихонские. Он стыдил, увещевал, взывал и молился о вразумлении. Мне никогда не понять, Жан, какую силу и почему возымели над этими гневными угрюмцами слова человека, большинству из них годящегося в сыновья, если не внуки. Не тень же карающего ангела они увидели за его плечом? Мне было трудно стоять, я оперся об ограду и закашлялся, и это, кажется, окончательно склонило чашу весов. Уходя, они опустили головы, и я видел стыд на загорелых лицах, иссеченных ранними морщинами от солнца и ветра. Но кюре – парижанин, а мы с тобой знаем наш нормандский народ. Лу больше не принесет мне свежих яиц и молока, а в кабачке Клоделя, боюсь, я теперь не слишком желанный гость, хотя никто не откажет мне впрямую. Нормандия долго помнит, этого доброму кюре никогда не понять.

И еще… Доктор Мартен тоже пришел, но часом позже, когда я пытался выставить взъерошенного и едва не плачущего кюре, с которого, стоило всему закончиться, мигом слетел воинственный пыл. Вдвоем мы успокоили смущенного парижанина, я открыл по подобному случаю бутылку того самого кальвадоса. Не часто же в Сен-Бьефе бунтуют против сеньоров, хоть и бывших! Нашлись стаканы и несколько поздних яблок для закуски. Трудно было бы подобрать трех столь разных людей, как те, что пили в столовой дома Дуаньяров сегодня. И знаешь, Жан, я рад, что кюре успел вовремя, но… кровь, Жан. Кровь на моих руках, которой я не помню. И тень двух братьев, блистающе-солнечным днем отправившихся на лодке ловить рыбу к скалам Эрбийон. Ты помнишь, Жан? Моя молчаливая тень, все эти годы идущая следом, смотрящая из глубины зеркала, любого зеркала, к которому я подхожу, – ты помнишь? Из двух братьев вернулся только один, да и тот вскоре уехал, но смерти… они все равно прекратились. Так какая разница, кто вернулся?