Джеймс Чейз - С/С том 11. Гриф - птица терпеливая. Невинный убийца. Лишний козырь в рукаве

— Вы — американец? — спросил Пирелли, подойдя к машине.

Я понимал всю опасность подобного вопроса. Если доктор захочет взглянуть на мой паспорт, то мне придется признаться, что у меня его нет, и тогда доктору ничего не стоит сообщить об этом полиции.

— Не совсем, доктор. Мой отец был американцем, офицером, а мать — шальной итальянкой, и по ее желанию я ношу фамилию отца.

Казалось, ответ удовлетворил моего собеседника, и он спросил:

— Вас наняла сестра Флеминг?

— Нет, синьора Фанчини.

Его лицо застыло.

— Сестра Флеминг рассказывала мне, что вы читали вслух синьору Фанчини.

— Да, она упрекнула меня за это, но у меня создалось впечатление, что у синьора осталось удовлетворение от этого занятия, которое внесло некоторое разнообразие.

— Больше она не будет вам мешать, — едко сказал доктор. — Я разрешаю вам говорить днем с синьором Бруно, когда вы не заняты работой. Он показался мне сегодня гораздо веселее.

— Я с удовольствием сделаю, что смогу.

— Как вам только пришла в голову мысль почитать Вазари?

— Я пишу книгу об итальянских церквах. Благодаря моей теперешней должности, мне уже не нужно заботиться о хлебе насущном, и я смогу спокойно закончить свою работу. Я рассказал о ней синьору Фанчини, и он, кажется, заинтересовался.

— Разумеется, заинтересовался. Ведь он — искусствовед и наблюдал за реставрацией бесценных фресок.

— Можно надеяться, что синьор Бруно выздоровеет?

Доктор Пирелли покачал головой.

— Он останется парализованным на всю жизнь, но сможет опять научиться говорить. Его немота носит психический характер и вызвана шоком при катастрофе. Если он опять обретет интерес к жизни, то он очень захочет говорить и заговорит. Возможно, таким побудительным средством послужил бы новый шок.

— Значит, врачебное вмешательство тут не поможет?

— Нет, но если синьор Бруно захочет, то поможет сам себе.

— Ему это известно?

— Еще нет. Никому не известно, поэтому я просил бы вас до поры до времени молчать об этом. Еще слишком рано. Сначала нужно, чтобы Бруно избавился от депрессии, нужно укрепить его общее состояние, а потом можно будет попробовать и то, о чем мы говорили. Мне кажется, что вы ему можете помочь во многом. Поэтому я и рассказал вам это. С тех пор, как вы появились здесь, Бруно стал, по-моему, гораздо веселее. Конечно, тут сыграла свою роль и телеграмма о приезде дочери.

Так беседуя, мы подошли к машине синьора Пирелли.

Он положил докторскую сумку в машину и спросил меня:

— Вы здесь живете?

— Нет, я снимаю комнату в деревне.

Казалось, он испытал облегчение, узнав об этом.

— Я приеду в следующий вторник и надеюсь констатировать у больного еще большее улучшение.

Я посмотрел вслед отъезжающей машине доктора и пошел собирать вещи к переезду с виллы.

Когда я упаковывал вещи, щелкнул замок и вошла Лаура. Она была бледна, и под глазами у нее залегли темные тени.

— Я увидела свет и решила зайти к тебе, Дэвид.

— Твой сон чуть не стал явью, — сказал я. — Впредь я буду верить в сны.

— Он был не совсем явью.

— Да.

Лаура безучастно подошла к окну.

— Ты напугал меня, Дэвид. Я решила, что ты уронишь Бруно.

— Такого намерения у меня не было.

Усевшись на кушетку, я вынул пачку сигарет и закурил. Говорить мне не хотелось. Наступившее молчание прервала Лаура. Она спросила:

— О чем Пирелли говорил с тобой?

— Сказал, что это была неплохая идея — почитать Бруно Вазари…

— И все?

— Его также интересовало, кто я такой, кто меня нанял и где я ночую. Я сказал ему, что снимаю комнату в деревне.

— Он говорил тебе о состоянии здоровья Бруно?

— Доктор считает, что твой муж очень подавлен, и думает, что можно достичь прогресса, если пробудить интерес у Бруно к жизни.

— Сможет ли он когда-нибудь ходить?

— Нет, ни при каких обстоятельствах.

Лаура облегченно вздохнула:

— Это точно?

— Да.

— А говорить Бруно сможет?

Я вспомнил предостережение Пирелли.

— Этого доктор не сказал.

— Последнее меня беспокоит особенно. Заговорит Бруно — и я окажусь у разбитого корыта. Он ведь сможет тогда написать новое завещание.

— Почему он должен так поступить? Ведь ты его жена и имеешь право на часть его состояния.

— Он теперь ненавидит меня, Дэвид. Думаю, что это моя вина. Я была с Бруно не очень добра все это время, как его постигло несчастье. Уход за больным — это не для меня.

Я ничего не возразил.

— За день до несчастного случая мы с ним серьезно поссорились, — продолжала она. — Он заявил мне, что собирается изменить завещание в пользу Валерии. Он хотел две трети состояния завещать ей, а одну треть — мне. Затем произошла катастрофа, и все осталось по-прежнему.

— Это меня не касается, — резко сказал я.

— Тебя, возможно, нет, а меня — да. Если бы он сегодня вечером умер…

— Хватит! — крикнул я. Потом вскочил и подошел к Лауре. — Если ты не перестанешь, то лучше уходи!

— Не выгоняй меня, дорогой, — она обняла меня за шею и прижалась ко мне. — Теперь, когда приедет Валерия, нам придется быть очень осторожными. Несколько ночей до ее приезда будут, вероятно, последними, что нам удастся провести вместе. — Притянув меня к себе, она поцеловала меня. — Скажи, что ты меня любишь, Дэвид.

Ее близость опять загипнотизировала меня. Я осыпал ее поцелуями и прижал к себе так крепко, как будто боялся ее потерять.

— Минутку, дорогой, позволь мне снять платье. Ты сомнешь его.

Она сбросила платье. Я поднял ее на руки и отнес на кушетку. Когда я склонился над Лаурой, она остановила меня.

— Дэвид, ты меня беспокоишь. Почему ты стал вдруг так хорошо относиться к Бруно?

— Хорошо относиться? Только потому, что я ему почитал?

— Да, а почему ты это сделал?

— Мне жаль его. Он так одинок. Мне хотелось развлечь его.

— Понимаю, — она испытующе поглядела на меня. — Ты читал его завещание?

— Как тебе в голову пришла такая нелепая мысль?

— Я подумала, что, возможно, ты случайно увидел копию в твоей комнате.

— Ты хочешь сказать, что я обыскивал твою комнату?

— Не ставь так вопрос, Дэвид. Возможно, я где-то забыла эту копию.

— Ты никогда не сделала бы этого. Но все равно будь спокойна: я не видел завещания. Только почему ты спросила меня об этом?

— Потому что там значишься ты, Дэвид.

Вдруг я почувствовал себя человеком, запертым в ловушке.

— Не говори чепухи! Как это может быть?

— Может быть. Ты являешься человеком из персонала, а Бруно завещал каждому из прислуги, кто будет в момент его смерти в доме, определенную сумму денег.

— Сколько?

— 650 тысяч лир, дорогой.

— Так много! — воскликнул я, пытаясь сохранить спокойствие, хотя мое сердце забилось тяжело и тревожно. Это была как раз сумма, необходимая мне на паспорт.