Чарлз Тодд - Поиски в темноте

Аврора повернулась к нему лицом. На щеках остались дорожки от слез. Он стал противен сам себе, как будто она плакала из-за него.

— Вы напомнили ему войну. Да, наверное, так и было. Но Элизабет воспользовалась тем, что произошло, в своих интересах. Теперь Саймон больше не будет обращаться за утешением ко мне. Вы понимаете? Он отталкивает меня, как будто не хочет, чтобы я видела, как он думает, его слабость! Ему кажется… если он добьется успеха с музеем, я буду восхищаться им, смотреть на него с любовью и гордиться тем, что он сделал. Он думает… он думает, что успех музея затмит прошлое. Понимаете, я видела, как он сломался. Мужчина может простить женщине все, кроме этого. Если бы я переспала с половиной британской армии, он бы еще мог меня простить. Если бы я предала его солдат и из-за меня их убили, он бы нашел для меня оправдание. Но он не может простить мне того, что я видела!

Ратлидж понимал ее лучше, чем ей казалось. Неожиданно он задумался: может быть, Джин хватило ума понять, что в конце концов он возненавидит ее, если она выйдет за него? Ведь Джин тоже видела его в госпитале — сломленного, охваченного отчаянием. Потом он понял, что не пытается оправдать ее. Увидев его, Джин пришла в замешательство и испугалась. Она не понимала, что делать. Отгородившись от него страхом, она даже не попробовала достучаться до него, утешить его.

— Многие мужчины вернулись с войны надломленными, — сказал он. — Многие стали инвалидами в физическом смысле. И почти все — в эмоциональном.

Аврора ответила глухо — он понял, что она провела много бессонных ночей в ожидании мужчины, которому может показать, что он ей небезразличен:

— По-моему, большинство англичан, которые ехали во Францию, оказались не готовы к тому, что сделает с ними война. Сражения… о да, они ехали сражаться. Вспоминали великие битвы, вроде битвы при Ватерлоо, когда не было времени ни думать, ни чувствовать, когда стремились только к одному: выжить. А им пришлось гнить в грязных окопах. Как они объяснят это дома? Отец Саймона все время писал ему: «Где обещанные тобой письма? Почему они не приходят? Может быть, возникли проблемы с цензурой? И где фотографии? Работает ли фотоаппарат? Есть ли у тебя пленка? Ради всего святого, почему ты упускаешь такую замечательную возможность? Где следующий Черчилль?» И Саймон не мог объяснить ему, что все пошло не так, как они планировали. Неожиданно он понял, что он смертен, и то, для чего его произвели на свет и растили, утратило для него всякий смысл. По-моему, тогда до него впервые дошло, что он не сам избрал свое будущее, что близкие просто внушили ему необходимость заниматься политикой. Но чем ему заняться вместо политики? К чему еще он годен? Как можно решать такие вещи на поле боя? Он стал ходячим мертвецом. Он ждал, когда смерть вспомнит, что он еще жив, и придет за ним. Будущего у него не было… И все же он отчаянно хотел будущего.

Аврора ненадолго прижала ладони к глазам, как будто стараясь унять головную боль. Или боль в сердце. Она глубоко, судорожно вздохнула, беря себя в руки.

— Вы понимаете, о чем я говорю? Я подарила ему надежду. Подарила нечто осязаемое… то, что можно впустить в свое сердце до тех пор, пока не наступит смерть. Мое тело и моя любовь подарили ему немного покоя перед концом. Только он… остался жив. И оказался не готов к этому. Как и к семейной жизни — оказалось, что его брак не прервала пуля. Он был не готов и к тому, что его отец умрет, а Томас Нейпир разозлится на него за то, что он бросил Элизабет. Сама Элизабет изо всех сил старалась держаться храбро и благородно. Саймон вернулся домой, где все пошло по-другому, не так, как он привык… и ему пришлось учиться считать. Он впал в немилость в глазах тех, чье мнение раньше было для него так важно. А средоточием всех его бед стала я!

Она обернулась, взглянула на приземистую усеченную колокольню, как будто не оконченную, брошенную… Когда она заговорила снова, Ратлидж не услышал в ее голосе жалости к себе.

— Нам обоим пришлось очень трудно. Но, знаете, развод еще труднее, он оставляет клеймо. А я католичка, для меня развода не существует. Мне казалось, что я буду счастливее, если поеду с ним и постараюсь наладить совместную жизнь, а не останусь на родине, помахав ему на прощание, признав, что мне не удалось сохранить Саймона. Как и себя. Я готовилась к бою. Но у меня не хватает сил для того, чтобы сражаться с ними со всеми. Я не знаю как. Для меня было бы лучше, если бы меня повесили, виновна я или нет. Тогда Саймон будет избавлен от необходимости публично признаваться в том, что его женитьба была ошибкой.

Она немного помолчала и вдруг сообразила, что сказала.

— Нет, я не то имела в виду! Он ни за что не обидит меня. Он по-прежнему любит…

Но она только что сказала Ратлиджу, что у ее мужа есть мотив к убийству.

Ответил он не сразу, тщательно подбирая слова:

— Повторяю, не думаю, что Элизабет будет приезжать после того, как все закончится. В Чарлбери она приезжает только из-за ущемленного самолюбия… в чем она, впрочем, ни за что не признается.

— Если меня повесят за убийство, Саймон достанется ей, а ему не придется переживать развод. А если меня не повесят, она найдет способ дать ему понять, что он ей до сих пор небезразличен. Видите ли, все дело в прошлом. Он думал, что все изменилось. Не знаю…

Ратлидж заметил, как на ее ресницах блеснули слезы.

— Он будет дураком, если променяет вас на Элизабет Нейпир!

Аврора натянуто улыбнулась и второй раз за тот день сказала:

— Вы очень добры. Но мы с вами оба знаем, что убийство — не просто гибель одной женщины. Мне придется пережить испытание… Не знаю, получится ли. Не знаю, чем все закончится, но я должна найти в себе силы, которые мне нужны.

Он стоял беспомощный, не в силах прикоснуться к ней, предложить ей утешение, которое не было бы воспринято ею как проявление доброты .

— Миссис Уайет… Аврора…

Она покачала головой:

— Нет. Вы ничего не должны говорить. Расскажите лучше еще раз про жирафа, который забрел на кухню «Лебедя». Забудьте о том, что вы полицейский, а я подозреваемая, и объясните, каким образом жираф очутился так далеко от родного дома. — Она ахнула, сообразив, что невольно заговорила о себе.

Хэмиш напоминал Ратлиджу, что Аврора пытается его отвлечь. Ратлидж не обращал на него внимания.

— Жираф не очутился далеко от родного дома, — ответил он. — И не заблудился. Только ненадолго заплутал. Я бы не стал за него беспокоиться.

— У животных все просто, верно? — согласилась она. — Какие они счастливые!

Она пошла прочь, а он остался стоять под деревьями. Он смотрел ей вслед: прямая спина, высоко поднятая голова. Она пошла не к дому, а к церкви. Она намекала на то, что хочет побыть одна, в уединении.