Джим Томпсон - Убийство

Не стоит ли мне, размышлял я, кстати подсуетиться. Как-нибудь ночью я вполне мог бы залезть к нему в дом и пристукнуть Луану. И обставить все как несчастный случай. А то и подставить Ральфа — уж поверьте, сделать это легче легкого. Тем более, что мой отец — коронер и медицинский эксперт округа. А что до окружного прокурора Генри Клея Уильямса...

Мне пришлось тряхнуть головой, чтобы не рассмеяться. Давно нужно было взяться за эту проклятую Луану. Она обладала поистине дьявольским даром так нацеливать свое оружие и так поражать им самые уязвимые места, что просто шкуру заживо снимала с жертвы.

Генри Клей Уильяме был холостяком. Генри Клей Уильяме жил вместе со своей сестрой, старой девой. И у его сестры случилась опухоль в животе, из-за которой он заметно вздулся. Говорили, что это развивается опухоль, но многие придерживались мнения, будто развивалось там что-то другое.

Во всяком случае, если не убивать Луану прямо на глазах у свидетелей, сделать это до смешного просто. Нужно только инсценировать несчастный случай, а уж братец Уильямс ухватится за эту идею.

Я подался вперед, пытаясь услышать их разговор, Ральфа и этой девицы, потому что они придвинулись друг к другу еще ближе, и теперь их голоса звучали приглушенно.

— Не переживай так, милый, — говорила она. — Я не знаю как, но, черт возьми, должен же быть какой-нибудь выход! Я так люблю тебя, ты такой чудесный, ты...

— Ты все равно лучше. — Это уже он, Ральф, старый потаскун, прости Господи! Однако его было слышно достаточно отчетливо. — Разве это не чудо, любимая? Я уже такой старый...

— Ты не старый! Ты самый лучший, самый милый, самый добрый, самый красивый...

— Во всяком случае, я прожил столько лет и даже не думал, что со мной может такое случиться. Любовь, я имею в виду.

Мне кажется...

Я обнаружил, что улыбаюсь, и зажал рот рукой, потом протер глаза. Но улыбка упорно возвращалась. Это слово, которое он произнес, оно не шло у меня из головы и казалось мне необыкновенно смешным. Пожалуй, ни одно другое слово...

Он и не собирался приставать к ней. А она не собиралась тянуть из него деньги. Они влюбились друг в друга — да, просто-напросто влюбились! Всего-навсего влюбились! Что может быть приятнее и слаще этого.

Приятнее и слаще, чем быть любимым. А еще лучше — любить самому.

Я смеялся над ними, я улыбался им. Так улыбается добрый Бог на небесах, радуясь при виде чужого счастья. Вероятно, рассуждал я, было бы разумно прямо сейчас убить их обоих. Это была бы хорошая смерть — в такой момент.

Я осмотрелся. Пошарил рукой под кустами в поисках подходящей палки или камня. И ничего не нашел — ничего такого, что могло бы помочь мне справиться с моей задачей, ничего достаточно острого или тяжелого. Наконец мне попался под руку заостренный кинжалообразный сучок. Некоторое время я внимательно его разглядывал, но после недолгих расчетов пришел к выводу, что торопиться не стоит. Сучок был недостаточно длинным, чтобы пройти через бочкообразную грудь Ральфа и вонзиться в ее лоно. А если бы я убил только одного из них, второму пришлось бы страдать от одиночества. Я чуть не разрыдался при этой мысли.

Странный жар охватил меня всего с ног до головы. Он нарастал, и я не понимал его происхождения. Никогда раньше со мной такого не случалось. Но в конце концов я догадался, я вычислил его природу.

Я поднялся. Потихоньку вернулся к следам колес и отправился по ним назад к своей машине, рассуждая сам с собой.

Ничего нового я, конечно, не придумал. Наркотики сдерживают сексуальные позывы, поэтому в первую очередь следовало приняться за нее. Никаких сложностей с этим не предвиделось; к тому же потом она могла бы избавиться от привыкания так же легко, как и втянулась. Если бы только мне удалось получить наркотик и поработать с ним — а я мог бы это сделать, — тогда я прикончил бы этого безмозглого сукина сына, моего папашу, вздумай он надоедать мне...

Я оборвал свои размышления. Мои раздумья на тему отцеубийства, в моем положении вполне обоснованные, неожиданно переплелись с другой мыслью.

Внезапно я понял, как по-другому добиться того, что я задумал. Конечно, пока мне следовало заняться черновой работой, следовало подготовить ее к этому. Но главное — я знал.

Я ЗНАЛ!

Я добрался до машины и, улыбаясь, открыл дверцу.

Она сидела, завернувшись в пальто, но больше на ней ничего не было. Я попросил ее одеться. Я произнес это нежно, с любовью. Нежно, с любовью я стал помогать ей, сопровождая это поцелуями и ласками.

— Не надо!.. Что тебе нужно?

— Ничего, — ответил я, — только то, что нужно тебе, дорогая. Если тебе что-то нужно, значит, это нужно и мне.

Она смотрела на меня как птица, зачарованная змеей. У нее стучали зубы. Я обнимал ее, нежно прижимался губами к ее губам, любовно гладил ее по волосам.

— Вот и все, что мне нужно, детка. А теперь скажи мне, чего хочешь ты.

— Я х-хочу д-домой. Пожалуйста, Бобби.

— Послушай, — сказал я. — Я люблю тебя. Я бы все на свете мог сделать для тебя.

Я целовал ее, прижимал к себе. Но ее губы оставались вялыми и безжизненными, а тело было холодным как лед. И постепенно жар, пылавший во мне, угас. Как будто жизнь оставила меня.

— Не надо, — проговорил я, — ну пожалуйста. Я просто хочу любить тебя. Просто любить, и чтобы ты любила меня. И ничего больше. Только нежности и ласки...

И вдруг я вцепился в нее. И тряс так, что ее безмозглая голова едва не отвалилась.

Я кричал, что, если она не сделает того, о чем я говорю, я убью ее.

— Богом клянусь, я так и сделаю! — Я ударил ее по лицу. — Я разобью к чертям твою проклятую башку! Ты будешь со мной ласковой, придурочная шлюха! Ты будешь со мной нежной, сука! Ты будешь со мной ласковой и нежной, будешь любить меня, ТЫ, ПРОКЛЯТАЯ ТВАРЬ! Не то я...

Это может показаться неправдоподобным, но я действительно любил ее. И тогда, в самом начале, и еще много долгих лет. А потом это стало невозможно. Потому что нам нечего было разделить друг с другом, кроме постели, да и то все реже и реже. Даже самые важные в жизни моменты мы и то не могли разделить друг с другом. Это было просто невозможно, понимаете? Поэтому любовь ушла.

Но когда-то...

Ей было года двадцать два — двадцать три, когда она пришла ко мне. Практически неграмотная — жалкая, побитая жизнью обитательница трущоб. Из-за расовых предрассудков, развитых в нашем штате, — они и до сих пор, к сожалению, сильны во многих местах, — негры практически не могли получить образование, а жить могли только в трущобах.

Я нанял ее прислуживать в доме и платил ей вдвое против той суммы, которая составляла обычную в наших местах нищенскую плату черной прислуге. Я дал ей приличное жилье, отвел ей чистенькую комнатку с отдельной уборной в мансарде своего дома.