Елена Юрская - Чисто семейное убийство

Но дело есть дело. Всем бывшим комсомольцам известно это простое русское слово «надо». Мужественно сцепив зубы, Геннадий Петрович терпел и учился. К сожалению, среди молодежной тусовки он не смог приобрести того веса и величия, что имел среди дам постарше. Он безнадежно устарел: не любил совокупляться в холле и в туалете, не выносил разлитого по сиденью машины пива и настаивал на безопасном сексе. Его высмеивали, но терпели… И главное, совершенно некому было пожаловаться. Что могла бы понять его вечно занятая Людочка в перипетиях борьбы с молодым поколением. Даже проверенная в боях секретарша и та считала рассказы Кривенцова каким-то страшным преувеличением. Она предположила, что Геннадий Петрович не там ищет: дискотеки — не место для сборища интеллектуальной элиты. Нужно окучивать вузы. Лучше бы Геннадий Петрович этого не делал. Студенческая любовь в общежитии нового типа, без воды, газа и отопления, принесла ему затяжной грипп и желание писать в Министерство высшего образования. Уровень развития студенток, пойманных для продолжения марафонской дистанции, был крайне низким.

— Геночка, оказывается, Геродот — это не извращение, а просто один врач из Древней Греции, — блеснула эрудицией одна третьекурсница академии финансового права, и Гена с арией «О дайте, дайте мне свободу!» долго бежал прочь, подальше от храма науки и монастыря идиоток, организованного при нем.

Еще немного — и Геннадий Петрович отказался бы от карьеры провинциального обольстителя, завел бы второго ребенка и стал бы подумывать о переезде на Запад. Огорчение неудачами было столь сильным, что он чуть не пропустил свой шанс начать все сначала. В качестве почетного фотографа всех времен и народов его пригласили поучаствовать в конкурсе видеомоделей, который проводил завод химических реактивов. Лицо одной из участниц шоу показалось Геннадию Петровичу знакомым. Он даже напрягся, чтобы вспомнить, но сквозь наваждения последних неудач перед его взором проплыли невнятные татуировки на интимных местах, длинные сигареты в мундштуках и компьютерные игры, которыми увлекались все его юные возлюбленные… Девушка тем не менее подошла к нему сама.

— Меня зовут Лариса, — пропела она. — Я узнала, что вы будете в жюри, и согласилась принять участие. Все ваши ранние работы меня просто завораживают. Я много чего о вас знаю, — погрозила она ему хорошеньким пальчиком.

— Очень приятно, Геннадий Петрович. — Он смущенно кашлянул, вспоминая, когда последний раз вообще брал в руки фотоаппарат. — Можно Гена. А сколько, простите, вам лет?

Теперь этот вопрос был для Геннадия Петровича принципиальным: он не собирался больше стирать памперсы за бестолковыми дурами.

— Двадцать один, — прошептала Лариса и томно подкатила глазки. — Для подиума я старовата, но как фотомодель еще сгожусь.

Да, она не преувеличивала. Абсолютно чистая, почти прозрачная кожа, глубоко посаженные глаза, резко очерченный чуть длинноватый нос, роскошный, чуть припухлый, пьянящий, многообещающий рот и абсолютная естественность движений. Не девочка — просто загляденье. Она сразу взяла быка за рога, а Гену под руку.

— Я давно хотела с вами познакомиться. Но боялась: кто вы и кто я. И эта разница в возрасте. Всегда эта разница в возрасте. — Тут Ларочка чуть не расплакалась, и почти разбитое сердце Гены застучало в два раза быстрее. — Я потом как-нибудь вам расскажу, как долго и какими кругами я добиралась к вам… А сейчас — подсудите мне. Хотя… я и так лучше всех.

Разумеется, что конкурс Лариса выиграла. От завода ей подарили набор кислот для выведения насекомых, средство для сохранения эмали в ванне и упаковку витаминов, улучшающих интеллектуальную деятельность. Последний презент был ноу-хау завода химреактивов, недавно ставшего банкротом по причине неплатежей в бюджет. Геннадий Петрович посчитал свою миссию выполненной и горько вздохнул, понимая, что его, уже в который раз за последнее время, нагло использовали. Но через неделю почти голая (исключительно из эстетических соображений) Ларочка появилась в его кабинете. Из одежды на ней были трусики «шорты для лилипутов» и лифчик — мечта стриптизерши. А на дворе стоял марток, еще не предполагающий хождение без порток.

— Где верхняя одежда? — отечески озаботился своей репутацией Геннадий Петрович, потому как на работе он не грешил и слыл азиатским деспотом.

— В приемной. — Ларочка беспечно махнула рукой и соблазнительно повела бедрами.

Во времена Гениной молодости такие движения считались дешевыми и непристойными. Но когда это было… Он судорожно облизнул губы.

— Мой муж — палач, и дом его тюрьма, — прошептала Лариса.

Геннадий Петрович понял, что это были стихи, но дальше «любовь — не вздохи на скамейке и не прогулки при луне» его поэтическое образование не шло. Почувствовав подвох, он просил:

— И кто у нас муж?

— Может быть, им станешь ты, — беспечно сказала королева химреактивов и поцеловала Кривенцова в губы.

Их отношения развивались стремительно. Ради Ларисы Геннадий Петрович еще больше ужесточил свое расписание, вычеркнув из него двух (из двенадцати) своих старых, проверенных подруг. И поддался страсти. Лариса оказалась обворожительной, нежной, сговорчивой и понимающей. Такого сочетания ума, интуиции, фантазии Геннадий Петрович не встречал даже в годы обильных сексуальных тренировок. Время от времени Кривенцов чувствовал, что девушка его мечты не вполне бескорыстна, иногда даже ему казалось, что над ней и над ним работает какой-то невидимый, но очень проницательный мастер. Все было так хорошо, что слухи о возрождении короля адюльтера мгновенно распространились по городу. Лариса неустанно водила Геннадия Петровича по ночным заведениям, где он, наконец, обучился хорошим манерам. Телефон, например, не нужно прятать в «дипломате», лучше всего он будет смотреться в миске с овощами, зубочистки следовало использовать при наибольшем скоплении народа, они, застрявшие во рту, обозначали мыслительный процесс посетителя, к официанту следовало обращаться «эй ты!» или «иди сюда», а счет, принесенный им, принято подробно сверять с ценами в меню и пересчитывать в столбик на салфетке или цивильно на калькуляторе.

Несколько раз Геннадий Петрович ловил на себе застывший, оценивающий взгляд Ларочки, от которого по коже бегали мурашки. Время от времени она многозначительно замолкала, предаваясь каким-то далеким, одной ей известным переживаниям. Иногда ни с того ни сего она вдруг начинала сперва легонько, а потом истерично, надрывно плакать. И если бы Ларочка не была такой хорошей, свежей любовницей, Геннадий Петрович предпочел бы от нее отдохнуть. Однажды Ларочка перебрала и устроила некрасивый пьяный скандал с пугающими обвинениями.