Елена Юрская - Чисто семейное убийство

— Да, последний и один из прежних, — кивнула я, мысленно соглашаясь, что седьмой брак действительно оказался гадостью. — Так вы еще и сплетни собираете?

— Ну что вы. Мне дети сами все рассказывают, — проворковала Луизиана Федоровна и легко повела могучими плечами.

Я содрогнулась, представляя, сколько закрытой для общего пользования информации могла вынести из дому наивная Анька.

— Нет, я тебя все-таки убью!

Вопль раненой тигрицы по сравнению с моим рыком показался бы просто неслышным дуновением ветерка. На нас, кажется, стали обращать внимание. Вокруг собралась толпа болельщиков, состоящая из старшеклассников, родителей и перепуганных назревающим скандалом учителей.

— Жаль! — подытожила Луизиана. — Я собиралась поделиться с вами кое-какой оперативной информацией.

«Боже, какая прелесть!»

— Но раз так, я буду считать, что ваша угроза сделана совершенно сознательно.

— Добро пожаловать в прокуратуру! — заявила я и, сделав приветственный жест толпе, гордо спустилась по лестнице.

В холле, возле зеркала, мне пришлось приостановить свое триумфальное шествие. Бежевый плащ был безнадежно испорчен, и никакими платочками-салфеточками мне не удавалось придать темному пятну мало-мальски первоначальный цвет. Вот если бы пошел дождь… Но я продолжала усердно тереть полу, пока не обратила внимание на то, что в зеркале кроме моего лица отражается еще чье-то — незнакомое, кажется, женское и излишне подвижное. Сначала в зеркале запрыгали глаза, потом скривился рот, потом снова запрыгали глаза. Казалось, что некто исследует возможности своих мимических мышц. Такое подергивание оказалось таким же заразным, как зевота. Я подмигнула незнакомому отражению. Оно сделало то же самое. Неужели меня заколдовали? И это косоглазое, криворотое, усатое создание — я сама? Для проверки прискорбного факта пришлось закусить нижнюю губу. Отражение последовало моему примеру, но с чуть заметным опозданием. Слава Богу, пронесло. Я повернулась к той, что стояла у меня за спиной.

— Мы с вами одноклассницы, — прошептала невысокая женщина, протягивая мне маленькую ладошку. — Здравствуйте.

Нет, среди своих я ее не помнила. Впрочем, к женщинам я всегда была несколько равнодушна. Скажем прямо, я ими не интересовалась.

— Надя Крылова. — Я пожала ладошку своей новой, пока безымянной знакомой.

— Люда Кривенцова. Я мама Сережи. Мы пришли в этот класс в начале года. Вы, конечно, можете меня не знать. — По тому, как она вздохнула, я поняла, что слава моя всегда идет на пару шагов впереди. — Я невольно стала свидетелем вашего разговора с этим монстром от педагогики. Кстати, я заканчивала романо-германский факультет. Наверное, даже в один год с вами. Так вот. С этим монстром нужно бороться всем вместе. Кое-какой коллектив уже подобрался, присоединяйтесь. Тут нет ничего криминального. Все по закону. Я сейчас как раз осваиваю эту грамоту. Мы должны дать ей отпор. Бить в подъезде уже пробовали — она сразу звонит в милицию. Очень много неприятностей. Но по закону Луизиана не имеет никакого права на наш класс! Абсолютно никакого! Если собрать подписи и отправить в министерство, то нас могут оградить от ее деятельности. Вы согласны? Или будете действовать методом индивидуального террора? Я два года проучилась на историческом и поняла, что это не мое. Отсюда у меня и терминология. Не обращайте внимания. Я вижу, что вы наш человек. Поэтому давайте выйдем на свежий воздух, я покажу подготовленный документ. А вы посоветуйтесь с Димой…

Еще немного — и на воздух меня бы вынесли. Заговоренную и добитую всуе упомянутым именем моего не так давно образовавшегося мужа. Надо же, как я отвыкла от женщин.

Люда Кривенцова плотно взяла меня под локоток и аккуратно вывела из школы.

— Вам куда? Впрочем, я пока не работаю. Знаете, сижу дома, подыскиваю варианты. Вам, кстати, косметика не нужна? Дешевая качественная косметика. И от той же фирмы — чистящие и моющие средства. Все — с одной линии и высшего качества. Да, так я вас провожу. Видите ли, эта Семенова в буквальном смысле слова лезет в душу нашим детям, это просто невыносимо. Ребенка приходится учить врать. А что делать? Не стоит же, право слово, всем знать, что изредка я луплю своего мужа. За дело, не волнуйтесь, за дело. В крайнем случае я сама об этом расскажу. Как вам, например. Так вы согласны? Вы будете подписывать?

Несколько очень хороших, грамотных мыслей, зародившихся в моей голове, были сметены Людочкиной активностью. Но одна-две все же зацепились и требовали выхода.

— Зачем писать в министерство? Можно в мэрию. Это проще. И откуда вы знаете Диму?

— Нет, но вы сами подумайте! Школа центральная? Центральная. Без блата можно было устроиться? Нет. Да ее папа, Семенов Федор, в свое время заправлял всем областным комсомолом. А тот, кто сейчас мэр, был у него на побегушках.

— А тот, кто сейчас министром, был его непосредственным начальником, — устало заметила я.

Мне не нравилось Людочкино нежелание отвечать на простые вопросы. И уж тем более, она совершенно не нужна в том месте, куда я направлялась, чтобы опросить свидетелей, которые одновременно были подозреваемыми.

— Так вы считаете, что дешевле будет просто убить? — задумчиво констатировала Людочка, все еще придерживая меня за локоть. Объятия у нее были чересчур цепкими. Не Людочка — мечта лесбиянки. Я попыталась высвободить руку. — Нет, мы теперь, Наденька, с вами одной веревкой связаны. Кроме того, мы даже дальние родственники. Мой муж Гена и ваш муж Дима — многоюродные братья. Если хотите, я постараюсь поподробнее.

Она набрала в легкие воздуха и приготовилась к очередной интеллектуальной атаке. Я почему-то ей сразу поверила. У Тошкина просто должны быть именно такие родственники.

— Жаль, что вас не было на нашей свадьбе.

— Мы были, — обиделась Людочка. — Мы просто люди деликатные, понимаем, дело молодое, посидели недолго, но сто долларов в таком розовом конвертике с сердечком помните? Ой, я столько выбирала конвертик, чтобы он хоть чем-то отличался от этих почтовых уродств! Так вот, сто долларов? Неужели не помните? Жаль.

Косые глаза Людочки от обиды немного собрались и выстроились по линии. В момент глубокого молчания ей даже шли усики над верхней губой. Мне стало ее жалко. В сущности, она, видимо, была очень-очень одинокой домохозяйкой с амбициями, часто страдала бессонницей. В борьбе за существование она выработала стиль словесного вихревого потока и в случае чего могла легко заехать в ухо мужу-гуляке или, того хуже, алкоголику. Нет, пожалуй, все же гуляке. Алкоголик не мог бы одевать Людочку в наряды из «Мимино».

А хорошо-то как. Сухо, солнечно. Асфальт серенький, деревья чуть голенькие, небо голубое, народ дикий, улыбающийся, пахнет развратом. А у меня, как всегда, работа. Мысли выстроились в нужном направлении, и мягкое тарахтение Людочки мне уже не мешало.