Андрей Троицкий - Награда для Иуды

«Больно», – сказал Соловьев. «Потерпи, скоро станет легче, – соврал Барбер. – Кончат стрелять, и я тебя перевяжу». Соловьев смотрел в потолок. «С тобой было лучше, – прошептал он. – Лучше, чем там… В моей тухлой конторе. Мы хорошо повеселились, правда?» Он не договорил, дыхание превратилось в предсмертный хрип. Барбер неподвижно лежал на полу, голым телом чувствуя, как под ним растекается теплая кровь Соловьева. Должен быть какой-то выход. Но выхода не было. Если залезть в погреб, не оставишь себе шанса. Когда менты войдут в дом, туда без долгих разговоров бросят пару гранат. И на том остановка. Все окна избы простреливаются, по лестнице вверх не подняться. Значит, остается лежать, как лежал, и ждать смерти.

Шанина зацепила еще одна пуля, окровавленный с подбородка до самых ступней, он, пошатываясь, стоял в простенке. До последнего надеялся забрать с собой на тот свет еще хоть одного мента. Когда стрельба стихла, он высунулся в окно и, не успев нажать на спусковой крючок, получил две пули. В сердце и в левый глаз. Карабин выпал из рук. Шанин рухнул на пол с такой силой, что разломанные пулями лестничные перила совсем отвалились. Минуты две стояла тишина. Затем стал надрываться матюгальник. Барбер лежал и думал, что менты получили приказ не брать их живыми. Умирать не хотелось, но иначе, видно, нельзя.

Через четверть часа собровцы в бронежилетах и касках, вломились в дом. Барбера, залитого кровью, неподвижно лежавшего на полу, приняли за жмурика. Позже разобрались, что к чему, но убивать не стали. Позволили умыться, надеть рубашку и штаны. В погребе под грудой проросшей прошлогодней картошки опера нашли семь килограммов тротила в фабричной упаковке, а в спальне под кроватью десять грамм наркоты в пакетике, завернутом в женский подследник. Откуда в доме взялось все это дерьмо, Барбер не знал и по сей день.

Как выяснилось позже, Шанин насмерть прихлопнул одного мента, двух серьезно ранил. Отвечать за все придется Барберу. Суд состоялся через семь месяцев. Главным свидетелем обвинения выступал Штопор и та некрасивая расплывшаяся баба с базедовой болезнью, что выла в ванной комнате, пока ей не заткнули пасть грязными носками. Оказалось, что женщина вовсе не мать и не домработница, а законная супруга пострадавшего.

Штопор рассказал, что Барбер и покойный Шанин, вышли на него по наколке дружкой уголовников, узнавших, что потерпевший имеет кое-какие накопления в валюте. Подсудимый изощренно истязал его в течение нескольких часов, спустил кожу со спины, избив рояльной струной, воткнули в ляжку гвоздь, а также пытался продырявить ухо заточкой. Во время этой экзекуции преступники общались между собой, вели весьма откровенную, даже непринужденную беседу, из которой Штопор понял, что они готовят террористический акт, оплаченный одной из этнических преступных группировок. Хотят взорвать машину, начиненную взрывчаткой, припарковав ее рядом с одним из правительственных зданий. Барбер сидел в клетке на жесткой скамье и равнодушно слушал этот лепет.

В показания Штопор путался, блеял что-то совершенно невразумительное, даже не смог толком объяснить, каким образом безработный иждивенец смог отложить на черный день тридцать тысяч долларов. Его супруга, пуча на судью круглые, как пуговицы, глаза, врала складнее. Она полностью подтвердила показания мужа, дескать, я, запертая в ванне, внимательно слушала все, что говорили изуверы, истязавшие моего дорогого Максима. Они действительно готовили террористический акт, но точно не сообщили, кого или что собираются взорвать. Только чудом в ту страшную ночь она и супруг остались живых. Бандиты испугались то ли громких голосов на лестнице, то ли милицейских сирен за окном, забрав деньги, быстро ретировались и не привели в исполнение смертный приговор, который они наверняка вынесли супругам Штопперам.

Барбер хотел крикнуть Штопору из своей клетки, что они еще встретятся, и это свидание состоится раньше, чем кончится тюремный срок. Гораздо раньше. Но Барбер промолчал. Пусть будущая встреча станет для этого ублюдка приятным сюрпризом.

Еще выступали взрывотехники, криминалисты, даже опера, обнаружившие торил в подвале талдомского дома. Взрывчатка и наркотики, это своим порядком. Тут можно спорить, а можно молчать, потому что не это главное. Барбер знал, что при штурме дома одного мента подстрелили насмерть, двух тяжело ранили. И отвечать за эту смерть придется ему, потому повесить труп больше не на кого. Слушанья растянулись на месяц, Барбер не признался ни в чем. Когда он получил последнее слово, то говорил с таким жаром и настойчивым убеждением в своей невиновности, что многие женщины в зале плакали. Версию следствия об организации террористического акта суд счел недоказанной, хотя прокурорским работникам до икоты хотелось разрекламировать в газетах свою очередную громкую победу над террором. Однако суд поддержал другие статьи обвинения, в частности, убийство офицера милиции при отягчающих обстоятельствах, хранение наркотиков, взрывчатки и огнестрельного оружия.

Барбер получил одиннадцать лет сторогача и укатил в казенном вагоне сначала в пересыльную тюрьму, а затем в колонию под Иркутском.

После полудня Мальгин завернул в кафе «Закарпатские узоры», чтобы встретиться со своим платным осведомителем подполковником милиции Проскуриным. Объемистый конверт, завернутый в газету, как и в прошлый раз, лежал на краю стола. Проскурин, недавно бросивший курить, боролся с навязчивым желанием из последних сил. Проявляя неслыханную твердость воли, он налегал на мороженое, чтобы заглушить соблазн плюнуть на все советы медиков и, сунув в рот сигарету, затянуться табачным дымом глубоко и сладко, до головокружения. Недобро из-под нахмуренных бровей он глянул на Мальгина и сказал:

– В последнее время тебя не колышут живые люди. Ты проявляешь интерес только к мертвякам. Самое главное, все, кто тебя интересует, умерли насильственной смертью.

– Что ты хочешь сказать?

– Это подозрительно.

Мальгин хотел спросить собеседника: а торговать служебной информацией, это как, не подозрительно? За эти дела что, премию выписывают и вешают карточку на доску почета? Но промолчал. Ссориться из-за пустякового замечания не хотелось. Проскурина можно понять, подполковник бросил курить и теперь подолгу пребывает в ужасном подавленном настроении, будто накануне похоронил всех близких родственников. И мысли у него все набок…

– Правда? – спросил Мальгин. – Я как-то об этом не подумал. Кстати, я просил информацию не только на покойного Леонида Трубина, но и на Ольгу Антонову. Она, надеюсь, жива?