Анна Владимирская - Скелет в шкафу

– «Красивая, с русалочьими глазами, вся сотканная из нервов и оригинальности, зовет на праздник жизни интеллигентного, очень богатого господина, способного на сильное яркое чувство; цель – брак», – артистично продекламировала объявление Раневская, и все сотрудницы расхохотались.

– А вот простое, как в наши дни: «Двадцати лет, образованная барышня ищет мужа миллионера, непременно пожилого, во избежание неверности». Они все там, в начале двадцатого века, помешались на пожилых?

– Лизочка, почитай еще, ты так хорошо представляешь!

– Ладно, читаю. «Бедная, но честная девушка двадцати трех лет, красивая и интеллигентная, ищет человека, который бы спас ее от нужды и порока, куда ее толкает тяжелая жизнь. Будет благодарна своему будущему мужу».

– Это о каком пороке речь? – заинтересовалась любознательная лаборантка.

– О том самом… – Главная хранительница заполняла карточки музейных фондов, но не теряла нить разговора. – Лизок, читай! Мы хоть отвлечемся, а то у меня уже голова болит от этой писанины.

– «Кто женится на девушке, имеющей в прошлом грех, хотя и невольный? Миловидна, образованна, молода, средств не имею, живу своим трудом». Я так понимаю, грех – это внебрачный ребенок? – уточнила Раневская.

– Возможно. Давай дальше.

– «Судьба дала мне корректную внешность – изящной брюнетки с блестящими выразительными глазами, дала мне острый ум, находчивый язык и… больше ничего!.. если не считать неутомимой жажды света и простора! Ах, как хочется жизни, блестящей, как фейерверк, искрящейся, как шампанское, любви жгучей, как солнце юга, любви глубокой, как таинственное дно бушующего моря!.. Чтобы достигнуть этого, я ищу мужа богатого, не глупого, не неврастеника, каких так много в наш больной век, а понимающего красоту жизни, понимающего и умеющего ценить прелести женского ума и женской улыбки». Замечательно! Богатого, не глупого и при этом не неврастеника! – веселилась Лиза. – А вот еще, просто драма! «Ради Бога, спасите, кто может! И пока не поздно. Я грузинка, знатного происхождения, с Кавказа, красавица, мне восемнадцать лет, безусловно честна, нравственно воспитана, образованна, пою и играю, хорошо знакома с великосветской постановкой дома. Вследствие печальных событий, имевших место на родном Кавказе в 1905 и 1906 годах, дела и благосостояние моего дома погибли в пламени и от разграбления, и судьба забросила меня в Ригу, где я поступила на службу, но все-таки положение мое постепенно ухудшается. Несмотря на то что тружусь не покладая рук, крайне нуждаюсь. Пользуясь моим беспомощным положением, меня эксплуатируют и искушают, как долго выдержу – не знаю. Спасите, кто может! Согласна выйти замуж за того, кто обеспечит мне честное существование и защитит от обид. Во избежание излишней переписки желательна фотографическая карточка, которую с благодарностью возвращу. На оплату корреспонденции прошу почтовую марку. Жду спасителя – честного, благородного и бескорыстного, буду верной женой».

– Да уж, история, леденящая кровь! – отозвалась еще одна сотрудница, которая была замужем и слушала вполуха.

– «Южанка, брюнетка, красивая, интересная барышня шестнадцати лет, без прошлого, из хорошей семьи, желает познакомиться с миллионером или с очень богатым господином. При возможности и желании – брак. Отвечаю исключительно на серьезные письма».

– Это кто тут «южанка и брюнетка шестнадцати лет»? – спросил начальник службы охраны музея, заглянувший узнать график работы на время выставки.

Сотрудницы захихикали и уткнулись в свои компьютеры. Чтение брачных объявлений навеяло на Раневскую тоску по любимому, и она вышла во двор музея позвонить Алексею. Она говорила какие-то незначительные слова, а перед ее внутренним взором появился облик ее возлюбленного, словно она включила режим «видео». Он был немного ниже ее ростом, а когда она надевала туфли на каблуках, казался еще ниже. Но разница в росте не представлялась им чем-то неправильным. Поташев гордился стройной и высокой возлюбленной. Он и сам был строен, в отличие от многих своих сверстников, которые к сорока годам уже обзавелись пивными животиками. А еще у него была очень хорошая реакция, и он быстро принимал решения, – хотя эта последняя черта, как уже убедилась на своем горьком опыте Лизавета, не всегда была к месту. Лицо его имело заостренные черты и напоминало графику Дюрера (так воспринимала облик любимого специалист по искусству Раневская). Брови Поташева были красивой формы, с прихотливым изломом и очень темные. Они оттеняли его глаза, которые иногда были янтарно-карими, когда в них искрилось солнце, а порой, если на сердце у него было смутно, они казались темными и бездонными.

– Как идет расследование? – спросила она.

– Движется потихонечку. Мне нужно на пару дней слетать в Одессу. Останешься в Киеве или вырвешься со мной?

– Не могу вырваться, пока не закончим формировать выставку. У нас тут полный завал! Но я буду скучать.

– Не может быть! – улыбнулся Поташев и добавил: – А я уже скучаю…

В этот же день он улетел в Одессу, где стараниями Ивана Петровича Зимы ему была устроена встреча с подследственным Запорожцем.

Юрий Запорожец – лакей Стаса Топчия – был похож на больного воробья: несчастного, с подбитым крылышком или с лапкой, которую отгрыз кот, так и не оправившегося от стресса. Благодаря Стасу жизнь Ста Баксов была сытой, надежной и предсказуемой. С потерей кормильца все рухнуло. И даже в тюрьме Юрий чувствовал себя лучше и определенней, чем на воле без опеки Топчия-младшего. Что он станет делать? Как дальше жить? Юрке было страшно и непривычно думать самостоятельно. Раньше за него все решал Стас, а теперь ему предстояло научиться заботиться о себе самому. Это было непривычно и муторно.

Его вызвали на свидание с неизвестным типом, который, как подозревал Юрий, подобно следователю, станет требовать от него признания, будто бы именно он, Сто Баксов, убил своего благодетеля. Но тип смотрел на него и молчал. Зачем тогда пришел, спрашивается? Только Юрий хотел спросить об этом вслух, как тип сказал неожиданное:

– Юра, ты скоро выйдешь отсюда. Тебя отпустят.

– Нашли убийцу Стаса? – встрепенулся Запорожец.

– Это вопрос ближайшего времени. Но для того, чтобы восторжествовала справедливость, ты должен мне рассказать, каким был Стас Топчий.

Глаза Юрки увлажнились, и он весь как-то обмяк. Впервые за последние дни с ним говорили участливо, уважительно и спрашивали о том, о чем ему самому хотелось рассказать, а не всякую чушь о том, как он убил Стаса.

Сто Баксов стал рассказывать не столько о своем работодателе, сколько о той жизни, которую ему обеспечил Топчий-младший. Он подробно описывал рестораны, где они бывали, блюда и напитки, которые в них подавали, сколько чаевых оставляли там. Затем он перечислил, какие подарки получал от Стаса. Каждая вещь, каждый предмет, подаренный хозяином, не был новым, но это нисколько не смущало Юру. Наоборот, он с гордостью описывал, как юный хозяин его жизни подарил ему водонепроницаемые часы, когда у тех треснуло стекло. Он даже дал Юрке денег на замену этого стекла. Так Запорожец стал обладателем шикарной швейцарской вещи. Стоило Стасу прожечь сигаретой крохотную дырочку в итальянских брюках, и они тут же переходили в гардероб его верного оруженосца. А обувь! Юре повезло – у них с Топчием был одинаковый размер ноги! Благодаря Стасу у Запорожца появилась целая коллекция отличной обуви из натуральной кожи. Курток, дубленок, свитеров, футболок, доставшихся Юре от Стаса, хватило бы на всю оставшуюся жизнь, потому что Юрий, в отличие от своего хозяина, носил вещи бережно и аккуратно.