Анна и Сергей Литвиновы - Дата собственной смерти. Все девушки любят бриллианты (сборник)

Значит, никакой бабушки-княжны нет?

Так неужели тебе уже давно не ясно, что ее нет? Иначе зачем бы за тобой следили? А если следили, то почему не взяли, не ограбили, не отобрали чемодан? Напротив – дали с этими ценностями удрать за границу. Помогли в этом!

Таня с трудом распихала по карманам тысяч шесть долларов. Она просмотрела банкноты. Доллары как доллары. Но годы выпуска значились не позже 1947-го и не раньше 1972-го. Вот тебе еще одно доказательство. Таня засунула в лифчик яйцо Фаберже – оно очень удобно разместилось в ложбинке между грудями.

Теплоход, судя по малой скорости, тянули на буксире. Наверно, они пока еще в зоне приема мобильного телефона. Хорошо, что она не забыла в машине зарядить батарейки!

Таня закрыла сумки, бросила под койку. Аккуратно прикрыла дверь и поднялась по крутым и безлюдным трапам на верхнюю палубу. Откуда-то из кают доносились пьяный гам и дикое ржание. «Челноки» «отдыхали».

На верхней палубе никого не было. Перед ней сиял всеми огнями Южнороссийск. Еще можно было разглядеть разноцветье дискотек и толпу людей на Набережной.

Где-то там, за морвокзалом, за толпой и весельем, остался ее бедный «пежик». Таня не забыла включить сигнализацию и поставить замок на руль, но все равно за машину было боязно. И жалко ее оставлять – как будто любимую собаку бросаешь…

Но что переживать за «пежика»! Он все равно застрахован… Самой бы ноги унести!

Индикатор на телефоне показывал два штриха. Это означало, что пока он еще в зоне приема, но очень скоро из нее выйдет. Таня быстро набрала Валерин номер. Было занято.

Леха Мелешин слышал про Рустама много всяких баек. Болтали и про наркотики, и про рэкет, и про убийства. Но Мелешин смотрел на шефа со своей колокольни – лично его, Леху, тот никогда не обижал, всегда был с ним честен и платил исправно. Поэтому за него он был готов на все. (В разумных, естественно, пределах.)

Когда Рустам позвонил ему и велел явиться через полчаса на морвокзал, Леха не колебался ни минуты. Быстро, по-военному, собрал сумку и был на месте точно в назначенное время. В нагрудном кармане у него лежал загранпаспорт…

– Валерочка, я – на борту! – Танин голос звенел от счастья, от обретенной наконец-то безопасности. Она стояла на верхней палубе в успокаивающем и гордом одиночестве – все пассажиры или спали, или кутили. Теплоход наконец-то отвязался от буксира и взял курс на Стамбул, поэтому телефонная связь с Москвой становилась все хуже. Слыша, с каким трудом голос падчерицы прорывается сквозь шорох помех, Ходасевич решил, что он все равно не успеет внятно рассказать ей о разговоре с Козьминым и при этом еще успокоить ее. Поэтому он что есть мочи закричал: «Как только… как только окажешься в Стамбуле – сразу свяжись со мной! Сразу! И ничего не бойся, я с тобой!» Связь оборвалась. Таня выключила телефон и еще раз подумала о том, как повезло ей с отчимом. Она облокотилась на перила и стала смотреть на удаляющиеся огоньки Южнороссийска. Морской воздух нежно гладил ее горячие от возбуждения щеки…

Всего только пять дней назад она беспечно веселилась в ночном клубе. И была при этом как все. А теперь? Как все изменилось! Теперь она богата. Богата… Но впереди еще – турецкая таможня. Впереди – чужая страна. И потом – удалось ли ей оторваться от «хвоста»? И кто помог ей это сделать?

И что, черт возьми, вся эта история, в конце концов, означает?

Таня осмотрелась. Верхняя палуба казалась абсолютно пустынной. И только Алексей Мелешин, надежно скрытый шлюпкой, внимательно наблюдал за девушкой.

Павел Ильич досадливо поморщился. Каждая встреча с Рустамом была для него пыткой. Одного Шлягуна еще можно вытерпеть, но уж в комплекте с этим «черным»… Он даже их дурацкий сленг не всегда понимает. Да и за репутацию свою опасается. Увидит его кто-нибудь в такой компании – и что подумает?

Павел Ильич решил отпустить машину и прогуляться пешком. Будет лучше, если даже шофер не узнает, где мэр Южнороссийска проведет вечер.

С утра Тане пришлось поработать доктором. Ее соседка по каюте оказалась не такой уж и крепкой. После вчерашней выпивки той было совсем плохо. Татьяна по мере сил старалась облегчить Зое тяжелое похмелье. Она укутала ее потеплей и приготовила крепчайший кофе – кипятильник работал даже на теплоходе. Напоила ее отвратительной водкой, купленной на южнороссийском базаре.

Таня чувствовала неизъяснимую симпатию к этой немолодой (но и нестарой еще), истрепанной жизнью женщине, добывающей нелегкий хлеб в поте лица своего.

Выхлебав кофе, а потом и водочки, Зойка разрумянилась и повеселела. Вскочила с койки и стала доставать из сумки съестные припасы: домашние котлетки, жареную курочку, одесскую колбаску, копченую скумбрию, блинчики с творогом…

– А у меня ничего нет, – виновато сказала Таня. – Только это, – Таня достала из баула банку огурцов.

– Та сразу видно, что ты не наша. – Зоя говорила с характерным южным выговором, утрируя звуки «г» и «ш». – И чего маскировалась? Тоже – Штирлиц!

Таня покраснела.

– Че везешь-то? – просто поинтересовалась Зойка.

Таня замялась.

– Ладно, не ври. Ну, чего – Илюхе дать пришлось? – Зойка спросила об этом деловитым обыденным тоном.

Таня снова покраснела. Ну не объяснять же ей, как все было на самом деле и что она в самом деле везет!

– Ну, и как у него? Стручок?..

Странная робость овладела Таней при общении с этой битой-перебитой жизнью, тертой-перетертой женщиной. Она только молчала, даже не отшучивалась.

– Где в Стамбуле жить-то будешь – знаешь?

Таня пожала плечами.

– В «Мармаре» небось?

– А что это за «Мармара»? – полюбопытствовала Таня.

– Это такой отель на горе. Этажей двадцать. Пять звезд. Швейцар в перчатках и все такое… А у кого товар брать будешь?..

Таня опять стушевалась.

– А хочешь – давай со мной. Я в этот раз одна, ты одна, а бабам в Стамбуле одним делать нечего…

– Ну, может быть… – неуверенно сказала Таня.

Москва, сентябрь 1973 года

– Да! Да! Да! Да! – вопила и изгибалась под ним Лялька. Ее зубки впивались в его шею.

«Останутся следы, – отстраненно думал Антон. – Что же я скажу Белоснежке?» Но эта мысль была где-то на периферии его сознания. Его всего затопило предвкушение конца. Он шел к нему, подгоняемый снизу жаркими толчками Ляльки. Он стискивал ее раскинутые по кровати руки. Они оба были мокры от пота. Иногда он открывал глаза и в свете раннего осеннего утра видел разметавшиеся по подушке черные волосы Ляльки, ее плотно сомкнутые глаза и бормочущий рот. «Давай, давай же, кончай!» – выкрикнула она, извернулась и взяла в рот его сосок. И тут он финишировал. Мощно, долго, победительно. Она заорала, ничуть не смущаясь картонных стен общаги.