Этьен Годар - Профессионал. Мальчики из Бразилии. Несколько хороших парней

— Но ведь он не был гипотетическим, не так ли?

Ему хотелось сказать, что вопрос был именно таковым и повесить трубку, но его удержал более сильный импульс: ему захотелось откровенно поговорить с человеком, который был готов поверить ему, пусть даже это будет недоверчивый молодой немец.

— Не знаю, — признался он. — Лицо, которое сообщило мне эти сведения… исчезло, так сказать. Может, он был прав, а может, и ошибался.

— Так я и предполагал. Заинтересует ли вас известие, что двадцать четвертого октября в Пфорцхейме человек упал с моста и утонул? Ему было шестьдесят пять лет и до ухода на пенсию он служил в почтовом ведомстве.

— Мюллер Адольф, — сказал Либерман, глянув на свой список. — Я уже знаю о нем и еще о десяти других: в Золингене, Гладбеке, Бирмингеме, Тусконе, Бордо, Фагерсте…

— Ох…

Либерман улыбнулся, глядя на авторучку, и сказал:

— У меня свой источник информации в Рейтере.

— Это просто отлично! А предпринимали ли вы какие-нибудь шаги для выяснения, считается ли нормальным с точки зрения статистики, чтобы одиннадцать гражданских служащих шестидесяти пяти лет умерли насильственной смертью… сколько там прошло времени? — за три недели?

— Есть и другие, — сказал Либерман, — которые были убиты родственниками. И еще те, которых, я не сомневаюсь, Рейтер просто упустил из виду. И из всех их, я думаю, только шесть могут быть теми… тем, чего я боюсь. Что могут доказать шесть непримечательных случаев? И кроме того, кто ведет такую статистику? По насильственным смертям на двух континентах, с учетом возраста и прошлых занятий? Господи, да может быть, сначала стоит выяснить, что такое «норма с точки зрения статистики». Опросить не меньше дюжины страховых компаний. Я не могу тратить время, списываться с ними.

— Обращались ли вы к властям?

— Кажется, именно вы указали, что в наши дни их не интересует поиск беглых нацистов, не так ли? Я пытался говорить, но меня даже не слушали. Можно ли их осуждать, если на деле я мог им сказать только, что, может быть, люди будут убиты, но я не знаю, по какой причине?

— Значит, мы должны выяснить эту причину и путь к ней лежит в расследовании отдельных случаев. Мы должны расследовать обстоятельства этих смертей и, что более важно, всю подноготную погибших — что они собой представляли, что у них было в прошлом.

— Благодарю вас, — сказал Либерман. — Я вспоминаю те времена, когда мне практически не доводилось слышать «мы».

— Пфорцхейм меньше, чем в часе езды от меня, герр Либерман. Я изучаю право, иду третьим по успеваемости на курсе, то есть я могу вполне изучить обстановку и задавать вопросы по делу.

— Я понимаю, что значит вопросы по делу, но по сути это отнюдь не ваше дело, молодой человек.

— Вот как? Почему же? Неужели только вы обладаете правом бороться с нацизмом? В моей стране?

— Герр фон Пальмен…

— Вы изложили проблему на людях; вы должны были сообщить нам, что только вы имеете право ею заниматься.

— Послушайте меня, — Либерман покачал головой: ну и немец. — Герр фон Пальмен, — сказал он, — лицо, которое познакомило меня с этой проблемой, был молодой человек, такой же, как вы. Он был более вежлив и относился ко мне с большим уважением, но во всем прочем вы походили друг на друга. И можно с уверенностью утверждать, что он был убит. Вот почему вам не стоит заниматься этими делами: они для профессионалов а не для любителей. Кроме того, вы можете все так запутать, что когда я приеду в Пфорцхейм, вы лишь осложните мое расследование.

— Я не собираюсь ничего путать и постараюсь не дать себя убить. Хотите, чтобы я позвонил вам и выложил все, что мне удастся узнать или же мне держать эту информацию при себе?

Либерман напряженно пытался понять, как ему остановить этого неофита; конечно же, ему ничего не пришло в голову.

— Вы хоть знаете, какую информацию собирать? — спросил он.

— Естественно, знаю. Кому Мюллер оставил свои деньги, с кем он поддерживал отношения, каких он придерживался политических взглядов, чем занимался во время войны.

— Где он родился…

— Знаю. И все подробности того вечера.

— Кроме того, были ли у него какие-то контакты с Менгеле то ли во время войны, то ли сразу после нее. Где он служил? Был ли он когда-нибудь в Гюнцбурге?

— В Гюнцбурге?

— Где жил Менгеле. И попытайтесь не вести себя подобно прокурору…

— При желании я могу производить на людей самое лучшее впечатление, герр Либерман.

— Я не могу ждать, пока вы мне это продемонстрируете. Дайте, пожалуйста, мне ваш адрес; я вышлю вам снимки трех человек, которые предположительно могли иметь отношение к этому убийству. Снимки старые, были сделаны примерно тридцать лет назад, и по крайней мере один из них перенес пластическую операцию, но они могли болтаться где-то поблизости и, может быть, кто-то видел чужаков. Кроме того, я вышлю вам письмо, подтверждающее, что вы работаете на меня. Или выслать вам подтверждение, что это я работаю на вас?

— Герр Либерман, я испытываю к вам искреннее восхищение и глубоко уважаю вас. Верьте, я просто горд, что могу оказать вам какое-то содействие.

— Хорошо, хорошо.

— Ну, разве я не могу быть обаятельным? Вы убедились?

Либерман записал адрес фон Пальмена и его телефон, дал ему еще несколько указаний и повесил трубку.

«Мы». Но, может быть, парень справится; похоже, что он в самом деле достаточно толковый.

Закончив со вторым списком, он несколько минут изучал его, а потом открыл левый ящик письменного стола и достал оттуда папку со снимками, которые собрал из всех своих досье. Он подобрал снимки Гессена, Клейста и Траунштейнера — на крупнозернистой фотобумаге были изображены улыбающиеся молодые люди в форме СС; скорее всего, сегодня эти снимки были уже бесполезны, но они были лучшими из того, что у него имелось.

— Эстер! — крикнул он, бросая их на стол.

Гессен, улыбаясь, глядел на него: темноволосый юноша с волчьим оскалом обнимал своих сияющих родителей. Либерман перевернул снимки и на обороте, где излагались данные по Клейсту, приписал: «Волосы теперь серебряного цвета. Перенес пластическую операцию».

— Эстер?

Взяв снимки, он поднялся и вошел в комнату.

Сидя у стола, Эстер спала, положив голову на сложенные руки.

На цыпочках он подошел к столу, положил на его угол снимки и также на цыпочках через гостиную направился в спальню.

— Куда ты направляешься? — окликнула его Эстер.

Удивившись, что она сразу же услышала его, он ответил:

— В ванную.

— Я хотела сказать — куда ты едешь?

— Ах, это, — сказал он. — В одно местечко рядом с Эссеном — в Гладбек. И в Золинген. С тобой все в порядке?

Выйдя из гостиницы, Фарнбах остановился. Его привели в восхищение фосфоресцирующие беловато-фиолетовые сумерки, которые, как его заверил портье в гостинице, будут стоять несколько часов; он натянул перчатки, поднял меховой воротник и поплотнее напялил шапку на уши. В Сторлиене было не так холодно, как он опасался, но все же достаточно зябко. Слава Богу, что ему не надо ехать севернее; жизнь в Бразилии сделала из него сущую мимозу.