Этьен Годар - Профессионал. Мальчики из Бразилии. Несколько хороших парней

В среду утром, 22-го, Либерман и Фасслер в серебристо-серой машине последнего отправились в федеральную тюрьму в Дюссельдорфе, в которой после ее выдворения из Америки в 1973 году и содержалась Фрида Малони. Фасслер, стройный, ухоженный мужчина пятидесяти с лишним лет, благоухал хорошим одеколоном после бритья и был столь же розовошек, как обычно, но, когда они предъявили документы и расписались, несколько потерял свою привычную уверенность. Либерман первым поведал ему о самом опасном свидетеле, питая надежду, что страх перед еще более весомыми разоблачениями, которые еще только могут последовать из его информации, заставит Фасслера, а через него и Фриду Малони, не отнестись к беседе с чрезмерным легкомыслием.

В сопровождении надзирателя они поднялись на лифте и двинулись по устланному ковровой дорожкой коридору, на всем протяжении которого у тяжелых дверей с хромированными цифрами на них сидели мужики и женщины, надзирающие за спокойствием в тюрьме. Охранник открыл одну из таких дверей и пропустил Фасслера и Либермана в небольшую комнату с белеными стенами, в которой стоял круглый стол и несколько стульев. Два окна с раздвинутыми портьерами пропускали в комнату достаточно света, а Либермана удивило, что на одном окне были решетки, а на другом — нет. Надзиратель включил верхний свет, который был почти незаметен в и без того светлой, комнате и вышел, прикрыв за собой двери.

Они положили шляпы на вешалку, стоявшую в углу, и туда же повесили свои пальто. Либерман поднял руки, и насупившийся Фасслер тщательно обыскал его… Он прощупал карманы висящего на вешалке пальто Либермана и попросил его открыть свой портфель. Либерман вздохнул, но расстегнул замки и открыл его; продемонстрировав бумаги и книгу Фарраго, он снова защелкнул клапан.

Подойдя к окнам, он все понял — из незарешеченного открывался вид на простиравшийся далеко внизу двор, обнесенный высокой стеной, а под окном, забранным решеткой, тянулась черная поверхность крыши; затем он сел за стол спиной к свободному окну, но немедленно поднялся, хотя отнюдь не должен был вставать при появлении Фриды Малони.

Фасслер чуть приоткрыл окно с решетками и, впустив в комнату струю свежего воздуха, остался стоять рядом с ним, откинув портьеру.

Либерман сидел за столом, сложив перед собой руки и изучал графин с водой и стопку бумажных стаканчиков рядом.

Он знал все данные о Фриде Малони и о ходе ее поисков немецкими и американскими властями в 1967 году. Ее послужной список хранился в досье Центра, дополненный рассказами и письменными показаниями нескольких дюжин выживших узниц Равенсбрюка (среди которых были и трое будущих свидетелей); о ее местонахождении ему сообщили двое выживших в концлагере сестер, которые увидели свою бывшую надзирательницу на ипподроме в Нью-Йорке и проследили ее до дома. Сам он никогда не встречался с этой женщиной. Он даже не мог себе представить, что когда-нибудь ему доведется сидеть с ней за одним столом. Кроме всего прочего, его средняя сестра Ида погибла в Равенсбрюке; вполне возможно, что и Фрида Малони приложила руки к ее гибели.

Он постарался забыть Иду и все прочее, кроме агентства «Раш-Гаддис» и шестерых мальчиков, похожих друг на друга. Явилась всего лишь бывшая регистраторша агентства «Раш-Гаддис», сказал он себе. Мы сядем рядком и поговорим ладком и, может, мне удастся понять, что же там, черт побери, произошло.

Фасслер отвернулся от окна и нахмурившись, посмотрел на часы.

Открылась дверь и в светло-синей униформе, засунув руки в карманы, вошла Фрида Малони.

— Доброе утро, — двинувшись ей навстречу, сказал Фасслер. — Как поживаете?

— Спасибо, отлично — одарив улыбкой и Либермана, надзирательница скрылась за закрывшейся дверью.

Положив руки Фриде Малони на плечо, Фасслер расцеловал ее в обе щеки и отвел в угол, что-то объясняя ей. Ее было почти не видно из-за его спины.

Откашлявшись, Либерман сел, придвинув стул поближе к столу.

Перед его глазами предстало то, что он не раз видел на фотографиях: совершенно обыкновенная женщина средних лет. Седеющие волосы, разделенные пробором, обрамляли лицо, несколько завиваясь на концах. Белесая кожа с сероватым нездоровым оттенком, широкая челюсть, вялый рот. В глазах, несмотря на усталость, чувствовалась решительность. В тюремной одежде Фрида Малони напоминала, скорее, уборщицу или дежурную официантку. Может, когда-нибудь, подумал он, мне и доведется встретить монстра, который и выглядеть будет как монстр.

Положив руки на толстую деревянную поверхность стола, он сделал усилие, чтобы прислушиваться к словам Фасслера.

Они расселись за столом.

Он смотрел, на Фриду Малони, а она, пока Фасслер отодвигал стул напротив, тоже рассматривала его, оценивающе сузив водянисто-голубые глаза и сжав в нитку тонкие губы. Она кивнула, садясь.

Он кивнул ей в ответ.

Одарив Фасслера мимолетной благодарной улыбкой, она, поставив локти на подлокотники кресла, стала барабанить подушечками пальцев по столу, сначала одной руки, а потом другой, очень быстро и суетливо, после чего положила ладони на стол и застыла, уставясь на них.

Либерман тоже не сводил с них глаз.

— Итак, сейчас, — Фасслер, сидящий справа от Либермана, изучал циферблат часов, — двадцать пять минут двенадцатого. — Он посмотрел на Либермана.

Либерман смотрел на Фриду Малони.

Она тоже уставилась на него. Ее выщипанные брови приподнялись

Он почувствовал, что не в силах вымолвить ни слова. В горле у него стоял комок, мешая перевести дыхание — он думал только об Иде. Гулко колотилось сердце.

Фрида Малони облизнула нижнюю губу, посмотрела на Фасслера, опять перевела взгляд на Либермана и сказала:

— Мне нечего сказать об этих делах с малышами. Я сделала счастливыми массу людей. И мне нечего стыдиться. — Она говорила с мягким южно-германским акцентом, который был куда приятнее, чем лающее дюссельдорфское произношение Фасслера. — И что бы там ни считало Объединение Друзей, — презрительно сказала она; — у меня больше нет друзей. В противном случае, я бы тут не сидела, не так ли? Меня бы перебросили в другую Америку , — ее глаза расширились, — где я бы вела очень хорошую жизнь. — Она щелкнула у головы пальцами поднятой руки и движением торса спародировала типичные латиноамериканские ритмы.

— Я думаю, что лучше всего, — сказал ей Фасслер, — для вас было бы рассказать все, что вы рассказывали мне. — Он посмотрел на Либермана. — А потом вы сможете задавать любые вопросы. Если позволит время. Вы согласны?

К нему вернулась способность дышать.

— Да, — сказал Либерман. — Надеюсь, что время позволит задать несколько вопросов.

— Вы еще не начали отсчитывать минуты? — спросила у Фасслера Фрида Малони.