Иван Лазутин - Матросская тишина

— Хорошо, сынок… Уходи. Так будет лучше. Только скажи мне, где ты будешь?

— Я на сутки уеду на дачу. Мне нужно собраться с духом. За меня, ты не бойся.

Дмитрий прошел в гостиную и на клочке бумаги, вырванном из блокнота, написал: «Прошу обоих немедленно освободить квартиру. Дмитрий».

Приколов записку к двери кабинета, он еще раз невольно бросил взгляд на сладко спящих Оксану и Орлова, и ему стало страшно от взметнувшегося в его душе желания пристрелить их обоих… Но голос рассудка погасил этот мстительный порыв. «Нет, — злорадно подумал про себя Дмитрий. — Вы еще будете мучиться… Не одному мне будет больно…»

Дмитрий поцеловал мать и вышел из дома.

Вернулся он на второй день поздно вечером, когда Оксаны и Орлова уже не было в квартире. Не было и вещей Оксаны. Мать, как и оставил ее Дмитрий, нераздетой лежала на тахте. Дмитрий присел на край тахты и долго молча смотрел ей в глаза. Потом, видя, что она ждет, когда он заговорит первым, спросил:

— Они хоть попрощались с тобой?

— Ее я не видела. Она собралась как в лихорадке. Вытащила в коридор вещи, сходила за такси и даже не попрощалась со мной, хотя знала, что я лежу в своей комнате.

— А он?.. Этот подлец?!.. — выдавил из себя Дмитрий.

— Может быть, он и не подлец…

— То есть как «может быть»?! — Дмитрий посмотрел на мать так, словно она его чем-то глубоко обидела.

— Он стоял передо мной чуть ли не на коленях. Он клялся жизнью матери, что не виноват перед тобой. Если б ты видел его лицо. Оно… Я даже ему поверила.

Мать еще что-то хотела сказать, но нервный, на грани истерики, смех Дмитрия оборвал ее слова.

— Не виноват?!.. Ты говоришь — не виноват?! Думай, что ты говоришь!..

Дождавшись, когда погаснет приступ болезненного смеха сына, мать еле слышно проговорила:

— Да, сынок, он клялся, он уверял, он целовал мои руки, он умолял поверить ему, что ничего не помнит, что он даже не слышал, как она пришла в его комнату и легла к нему в постель… Что он увидел ее рядом с собой утром, когда проснулся.

— Это уже ничего не меняет… Даже если он сказал правду.

Дмитрий и Оксана брак расторгли через три месяца.

В заявлении о расторжении брака непростительная вина Оксаны — супружеская неверность — не значилась. Согласие на развод Дмитрий, находившийся в плавании, выразил письменно.

Когда Оксана познакомилась с Яновским и тот спросил ее, что было причиной их развода, она весело рассмеялась и, картинно пуская кольца дыма, любуясь при этом своими тонкими длинными пальцами, ответила:

— По штампу века — не сошлись характерами… Он солдафон… Я — дитя эфира. А поэтому разошлись как в море корабли.

Очевидно, есть в природе человека какой-то еще не объяснимый учеными-психологами своего рода магнетизм, называемый в простонародье «влечением с первого взгляда». Уже при первой встрече Оксана и Яновский для себя решили, что они должны быть вместе. Причем каждый из них остро чувствовал, что это вспыхнувшее желание было взаимным, обещающе-ответным. Об этом говорили глаза, жесты, случайно брошенные шутки, реплики.

И вот сегодня вечером, когда Оксана полила цветы и прилегла на тахту, чтобы просмотреть последние газеты, она услышала через раскрытое окно веранды, как цокнула щеколда калитки. Всю вторую половину дня она, жадно прислушиваясь к каждому звуку, ждала этого металлического щелчка. О том, что Яновский должен приехать сегодня после обеда, они договорились еще позавчера в Москве, обедая в шашлычной у Никитских ворот.

Воровато оглянувшись — не видит ли тетушка, сестра отца, — Оксана сбежала с крыльца веранды и кинулась к калитке.

— Истомил меня, мучитель!.. — Обдавая щеки Яновского беззвучными поцелуями, Оксана выхватила из его рук туго набитый тяжелый портфель.

— Моя стареющая мадонна так долго гладила мой костюм и так старательно чистила ботинки, что я весь извелся. А потом вздумала кормить меня. Думает, что мой научный руководитель будет морить меня голодом.

Первое, что сделала Оксана, когда они вошли на веранду, — она тут же открыла портфель и, по-детски нетерпеливо повизгивая, звонко причмокивая языком, достала из него две бутылки коньяка и бутылку гурджаани.

— Ты гений, Альберт!.. Дай я тебя расцелую! — Оксана включила магнитофон и закружила его в танце.

Вечером, когда заходящее солнце скрылось за дальними холмами, Оксана и Альберт закрылись на веранде, чтобы к ним не показывала свой нос тетушка, страдающая бессонницей, и, опустошив бутылку коньяка, открыли бутылку гурджаани.

— Что ты тянешь, мой милый? Уж коль решился идти на развод, так чего же медлишь? Смотри, мой друг. Когда поспевшее яблоко не срывают с яблони — оно падает на землю.

— И что же тогда бывает? — Улыбаясь, Альберт листал журнал «Америка» и время от времени бросал взгляд на Оксану.

— У упавшего яблока вначале появляется от ушиба темный бочок. А потом оно… — Оксана не находила слов, чтобы как-то потоньше выразить свою мысль.

— Можешь не продолжать, — оборвал ее Альберт. — Я понял тебя отлично.

— А я тебя не до конца понимаю. Однажды отец мой в беседе со своим коллегой, тоже профессором, выразил оригинальную мысль, которую я, тогда еще девчонка, четко запомнила, хотя и не поняла значения его слов.

— Что это за мысль? — Альберт, отодвинув от себя журнал, откинулся в кресле. По лицу Оксаны он видел, что она настроена на серьезный разговор.

— Отец привел цитату какого-то великого ученого о том, что в развитом обществе бывают два пути: прусский и американский.

— Расшифруй. В университете я эти серьезные мысли прослушал.

— Прусский путь развитого общества — постепенный, медленный, мучительный…

— А американский? — Догадываясь, что ответит Оксана, Альберт смотрел на ее красивые тонкие пальцы, в которых она разминала сигарету.

— Американский путь — бурный, стремительный, революционный… В своем разводе с женой, которую ты называешь то «старой калошей», то «стареющей мадонной», ты выбрал прусский путь. А всякий развод — это тот же переворот, бытовая, семейная революция!.. — Видя, что Альберт помрачнел лицом, она наступала: — Что же ты молчишь? Боишься?..

Альберт глубоко затянулся сигаретой, ответил не сразу:

— Понимаешь, Оксана, я пока боюсь с ней заговаривать об этом. Не хватает мужества. А может быть, и жестокости. Она мне предана, как собака. Почти все, что она зарабатывает на своих двух ставках, — уходит на меня. Ведь я разучился ездить на городском транспорте. Только на такси. Она предупреждает каждое мое желание. Я не могу найти причин для придирки, чтобы начать этот страшный для нее разговор.

— Но она же чувствует, что у тебя кроме нее есть другая женщина? Я не верю, что она этого не чувствует!