Иван Лазутин - Матросская тишина

Валерий что-то хотел сказать, но сдерживался.

— Мой вопрос понятен?

— Понятен.

— Я жду на него ответа.

— Я догадался об этом, когда было уже поздно…

— Это когда?

— Когда они о чем-то спорили на веранде. Некоторые слова я слышал.

— Что это были за слова?

— Кто-то из них предложил все разделить на три кучки и кинуть жребий.

— А двое других как ответили на это?

— Один согласился, а другой сказал: лучше продадим и разделим деньги.

— А у тебя не было в тот вечер побуждений: как только ты вырвешься из этой компании — так сразу же об этом преступлении сообщишь в милицию?

— Тогда я об этом не думал, — понуро ответил Валерий.

— Почему? Ведь ты уже убедился, что совершена кража и ты в ней соучастник?

— Я испугался…

— А потом?

— Потом… — Валерий долго молчал, словно не решаясь сказать то, что он был должен сказать. — Потом меня заставляли пить… Я много пил, а дальше ничего не помнил.

— Тебя рвало?

— Да… Я думал, что я умру.

— Кто тебя принуждал пить?

— Эти двое…

— Верблюд и Рысь?

— Да.

— А Рыжий? Он тоже принуждал?

— Нет, он, наоборот, вроде бы оберегал меня. Весной он просил меня, чтобы я помог его младшему брату записаться в секцию фехтования.

— И ты обещал?

— Да… Я даже говорил об этом со своим тренером.

— Когда это было?

— Это было еще до моей поездки в Белоруссию.

После того как допрос был закончен и Валерий подписал все листы протокола, Ладейников задал вопрос, который он не планировал, когда вызывал Валерия в комнату следователя. То доброе, что о нем говорила по телефону капитан милиции Веригина и что он принял на веру, в нем еще более утвердилось, когда он лично увидел Валерия и провел допрос, который со стороны мог показаться задушевной беседой.

— У тебя есть какая-нибудь просьба к следствию? — спросил Ладейников.

Помолчав и словно не решаясь: спросить или не спросить, Валерий все-таки обратился к следователю с вопросом:

— К вам не приходила мама?

О том, что мать арестованного Воронцова находится в больнице с обширным инфарктом, Ладейникову сообщила инспектор Веригина и просила при этом ни в коем случае не проговориться во время допроса Валерия. А поэтому ответ Ладейникова был внешне спокойным и даже безразличным:

— Нет, пока не приходила.

— Гражданин следователь, я знаю — она к вам придет. Обязательно придет, когда узнает, что дело ведете вы.

— И что же мне ей сказать?

— Скажите ей, что чувствую я себя нормально, что я здоров.

— А еще что ей сказать?

Валерий задумался и ничего не ответил.

Видя замешательство Валерия, которому, как понимал Ладейников, о многом хотелось попросить, он сам пошел навстречу Валерию.

— А еще я скажу матери, что, по всей вероятности, ты скоро покинешь дом на Матросской тишине и будешь дома на своей родной улице.

— Как?!.. — Валерий всем корпусом подался вперед. Глаза его расширились. — Вы это серьезно?

— Серьезно.

— Но ведь еще не было суда. В камере мне сказали, что здесь держат до суда даже тогда, когда суд оправдывает.

— Это неверно. Тебя могут отпустить и до суда. Под личное поручительство. За тебя хлопочут.

Губы Валерия задрожали, на глаза его навернулись слезы. Он изо всех сил крепился, чтоб не разрыдаться. И все-таки нашел в себе силы задать вопрос:

— А кто это делает?

— Об этом ходатайствуют директор школы и инспектор по делам несовершеннолетних капитан милиции Веригина. Помнишь ее?

Валерий низко склонил голову.

— Помню.

Когда по вызову следователя в камеру вошел конвоир, Валерий поднялся с табуретки и, пятясь к двери, с порога посмотрел на Ладейникова такими глазами, в которых тот прочитал много: и благодарность, и чувство своей вины, и клятву, что он будет достоин его доверия, и еще многое такое, что неподвластно словам.

После того как Валерия арестовали, а Веронику Павловну увезла «скорая помощь», Яновский, пользуясь тем, что родители Оксаны отдыхали в Сочи, почти переселился на дачу своего научного руководителя. Даже в больницу к жене он приезжал с Оксаной, оставляя ее на полчаса в машине, где она с упоением читала журнал с романом Агаты Кристи. С ней же он ездил и в отделение милиции, чтобы узнать причину ареста Валерия. И когда ему сообщили, что пасынок его привлекается к уголовной ответственности за групповое ограбление квартиры по статье сто сорок пятой Уголовного кодекса РСФСР, он настолько удивился и возмутился, что следователю пришлось его успокаивать.

— Хотя он мне не родной, но я за него могу ручаться! Он никогда не позволит украсть копейку! Получилось какое-то недоразумение!.. Я прошу вас при расследовании подойти с максимальной ответственностью и благожелательностью.

— Все это будет сделано, товарищ, и без вашей просьбы. Этого требует от нас советское законодательство.

А когда Яновский узнал, что Валерия поместили в следственный изолятор на Матросской тишине, то он тут же не преминул поинтересоваться, сколько его там продержат.

Следователь пожал плечами:

— Вот этого я вам не могу сказать. Скорее всего, продержат до суда, потому что статья, по которой привлекается Валерий Воронцов, серьезная.

— А когда будет суд? — с выражением глубокой озабоченности на лице спросил Яновский.

— Когда закончится следствие и будет вынесено обвинительное заключение.

— Ну, все-таки: дня два-три, неделю, две недели или больше?

— Вы шутник, гражданин. Исчисляйте следствие не днями и не неделями, а месяцами.

Яновский задумался и, перед тем как уйти, спросил:

— А передачи?.. Можно передавать?

Следователь посмотрел в какой-то график, который он достал из стола, и сказал, в какие дни и в какие часы в следственном изоляторе на Матросской тишине принимают передачи.

— И только раз в месяц.

— Так редко? — удивился Яновский.

— Чаще не положено.

Когда Яновский вернулся к машине, Оксана, оторвавшись от книги, подняла на него свои большие глаза.

— Ну как?.. Где он?

— В тюрьме.

— За что?

— Влип в ужасное. Ограбление квартиры. Причем ограбление групповое. А это уже хуже. — И, помолчав, хмуро продолжил: — Я всегда чувствовал, что в крови этого недоросля подмешаны гены преступника. Еще не известно, кто его родной отец. Моя благоверная, сколько я ни допытывался, кто настоящий отец этого подкидыша, всегда плела мне сказку по-разному. И чтобы как-то оградить своего отпрыска, она старалась обвинить себя и возвысить свою первую любовь, вину перед которой ей никогда не искупить.

— Она просто хитрая и прожженная бестия. Другая бы так начала поносить и лить грязь на человека, с которым разошлась, а эта, видишь, нахваливает. И тебя-то заманила, разыграв из себя несчастную брошенку.