Иван Лазутин - Матросская тишина

Валерий мотнул головой.

— Сколько получает?

— Сто рублей.

— Гроши. Не разгуляешься. — С этими словами дядя Сеня полез в сервант, достал из выдвижного ящичка большой, потертый на сгибах кошелек из темно-коричневой кожи, вытащил из него два червонца.

— На вот, возьми, да чтобы хватило на неделю… Мать придет из больницы— рассчитаемся. Без денег жить нельзя. — Дворник положил на стол перед Валерием деньги, но тот даже не шелохнулся. — Ты чего?.. Ай оглох?.. — Дядя Сеня стеганул Валерия недовольным взглядом.

— Да как-то неудобно… — засмущался Валерий, все еще не смея протянуть руки к чужим деньгам.

— Не милостыню даю, не за христа ради, а взаймы. А это совсем другое дело. — Откинув наотмашь левую руку, посмотрел на часы. — Мне пора. Сейчас придет уборочная машина.

Уже во дворе, перед аркой, в которую должен свернуть Валерий, дворник тронул его за локоть:

— Да, чуть не забыл, якорь тебя расшиби. Ведь к матери-то ходить будешь не с пустыми руками. Возьми-ка еще десяточку. Да смотри не вздумай мать расстраивать. Об этой шлюхе — ни слова, а то в гроб ее вгонишь. Понял?

— Понял, — понуро ответил Валерий.

Дядя Сеня достал из кармана гимнастерки две засаленные пятерки и протянул их Валерию.

— Ну, ступай. Да заходи, не стесняйся. Всегда найдется тарелка щей. Матери от меня привет. Пусть скорее поправляется.

Расстались без пожатия рук. На озабоченных и хмурых лицах обоих лежала одна печать — забота.

Валерий боялся застать отчима дома. При мысли о том, что у них в квартире находится его любовница, его прошибал нервный озноб. Тут же подумал: «Нет, после всего, что было вчера, теперь она вряд ли перешагнет порог. Охота ей летать вниз головой с восьмого этажа. Ведь пообещал ей, когда ока заперлась в ванной».

Как назло, Яновский был дома. Валерий не стал звонить, дверь открыл своим ключом. И только перешагнул порог, как в коридоре выросла фигура отчима. На нем был модный светло-серый костюм, которого раньше Валерий у него не видел. Обожгла обидная мысль: «Вот они, мамины ломбардные денежки…» Но не стал распалять себя и не поздоровавшись прошел в свою комнату. Валерий знал, что разговор между ним и отчимом должен состояться и разговор этот будет нелегким. Но кто его начнет первым? Валерий выжидал. Чтобы убить время и чем-то заняться, он принялся стирать с мебели пыль. Потом сходил на кухню и, набрав в кофейник воды из-под крана, стал поливать увядшие цветы. Никогда в жизни он не поливал цветы так усердно и так старательно, как сейчас, когда чувствовал, как за спиной его по комнате молча вышагивал Яновский, скрестив на груди руки.

В этом молчаливом поединке напряженного нервного ожидания первым сдался отчим.

— Ты даже не здороваешься, — глухо проговорил Яновский, вызывая Валерия на разговор.

Валерий молчал, продолжая поливать цветы.

— Хотя бы по долгу младшего перед старшим.

И снова Валерий не открыл даже рта. Молчание его начало бесить Яновского. Он решил изменить тактику — перейти в наступление, коль не получается спокойного диалога.

— Ты вел себя вчера как хулиган! — сквозь зубы процедил Яновский. — Что, нахлебался воздуха вонючей тюремной камеры? Тесно душе стало?!

Валерий по-прежнему молчал, будто он был один в комнате. Единственное, о чем он умолял сам себя в эту минуту, — не сорваться, держать себя в руках, на любую мерзость и подлость отчима реагировать спокойно: взятие его на поруки обязывало его не только придерживаться территориальных границ проживания, но и крайне ограничивало вольность поведения. Обо всем этом говорил следователь Ладейников после их последней беседы в следственной комнате, когда они шли по тюремному двору.

И все-таки отвечать что-то было нужно. Просто расстаться, не проронив ни слова, — это тоже было или трусостью, или уходом от поединка. А этот поединок должен быть, момент его приближения подогревал Яновский своими последними оскорбительными словами: «…Нахлебался воздуха вонючей тюремной камеры…» И ведь надо же так больно хлестнуть по открытой еще душевной раке. Слова ответа нашлись сами по себе, их подсказало бунтующее сердце.

— В вонючей тюремной камере, где я провел четырнадцать дней, таких подлых и грязных людей, как вы, не было.

— Ого-о-о!.. Вот ты куда шагнул!.. Таким ты раньше никогда не был. Тысячу раз был прав великий Горький, когда сказал, что русская тюрьма всегда была, есть и будет университетом преступности.

Валерий поставил кофейник на подоконник и, повернув голову в сторону Яновского, посмотрел на него с горькой усмешкой. Тот никак не ожидал этого переполненного злостью и гневом взгляда, в котором было выражено столько презрения, что он даже отступил на шаг.

— Ну что?.. Что ты уставился?! Не видел? — только и смог сказать растерявшийся Яновский.

— Была у нас в камере одна такая же, как вы, личность, но мы вовремя ее убрали. Убрали совместными усилиями. — Сказав это, Валерий принялся поливать кактусы-детеныши в крохотных горшочках.

— Давай договоримся: оскорбить друг друга мы еще успеем. Прежде всего нам нужно условиться о деле. — По тону чувствовалось, что Яновский первым принял позицию защиты.

— Какие у нас с вами могут быть еще дела? — продолжая поливать цветы, сказал Валерий. — Все свои дела вы уже завершили. Хуже того, что вы сделали, уже нельзя сделать.

— Что ты имеешь в виду? — навязывался на мирный разговор Яновский.

Вода в кофейнике кончилась, и Валерий сходил в кухню, наполнил его почти до краев. И снова тот же, пропитанный гневом и презрением взгляд остановился на Яновском. Тот даже поежился.

— Зачем вы привели в наш чистый дом грязную любовницу?

— Какую любовницу?.. — Глаза Яновского гневно сузились. — Ты думаешь, что говоришь?! — Яновский притворно хихикнул. — Нашел любовницу!..

— А кто же?

— Это моя сестра. Позавчера приехала из Одессы. Не отсылать же ее в какую-нибудь занюханную окраинную гостиницу, когда у нас прекрасная квартира в центре.

На Валерия накатилась волна неудержимого нервного смеха. И чем больше он смеялся, тем глупее и растеряннее становилось лицо Яновского, который что-то пытался говорить, ко слова его тонули в захлебах смеха Валерия. Наконец он все-таки уловил момент, когда Валерий вытирал с глаз выступившие от натуги слезы.

— Ты это решил лишь потому, что увидел, что она спала на кровати матери? Так я тебя понимаю?

Новый взрыв нервного смеха Валерия обдал Яновского, который стоял посреди комнаты с судорожно сжатыми кулаками.

— Что ты ржешь, как параноик?! Остановись же!.. Нам нужно поговорить как мужчина с мужчиной! Тебе уже пошел семнадцатый год! В эти годы Аркадий Гайдар командовал полком!

Валерий резко оборвал смех и, прижав к груди ладонь, поморщился, словно от боли.