Иван Лазутин - Матросская тишина

Увидев, как неожиданно изменилось лицо матери и на него наплыло облако озабоченности, Валерий аккуратно опустил ее на диван.

— Что-нибудь случилось?

— Ничего не случилось, сынок. Я просто забыла, что час назад я должна была позвонить машинистке. Альберт Валентинович еще утром меня так просил об этом.

С упоминанием имени отчима, за которого Вероника Павловна вышла замуж три года назад, познакомившись с ним на пляже в Одессе, где она отдыхала в одном из ведомственных домов отдыха, Валерий как-то сразу сник. Ему уже не хотелось ехать с матерью ни на Клязьму, ни есть шашлыки, которые неплохо готовят в местном ресторанчике.

— Ладно, мама, раз нужно — то нужно. Ты давай помогай Альберту Валентиновичу, а я пойду поиграю в волейбол. Кто будет звонить — скажи, что в десять вечера я буду дома. А если позвонит Эля — передай ей, что я жду ее на волейбольной площадке в парке «Сокольники». Она знает, где это. — Валерий поцеловал мать в щеку и, улыбнувшись, бросил: — Но пасаран!

Когда за Валерием захлопнулась дверь в прихожей, Вероника Павловна обессилено села в кресло за письменный стол, на котором лежали главы рукописи диссертации. Чувствуя, что ей не хватает дыхания, она положила под язык таблетку валидола.

Нужно было уже давно звонить машинистке, а ей так не хотелось, просто не было сил. А не позвонить и не отдиктовать завтра два больших раздела главы было нельзя. Муж не просто обидится, а сочтет, что она его подвела.

Найдя в записной книжке номер телефона машинистки, она принялась расслабленно крутить диск аппарата.

Юридический факультет Московского университета Калерия и ее муж Сергей Николаевич закончили семь лет назад. Поженились на третьем курсе, все годы жили душа в душу, а вот, как, вздыхая, говорила бабушка Калерии, «деток бог не послал». Посмотреть со стороны — не женщина, а «кровь с молоком», все при ней: и лицом бела и румяна, и статью вышла: высокая, стройная, и тяжелая каштановая коса, уложенная на голове, завивалась в корону… А глаза!.. Про глаза еще бабушка, когда Калерия была маленькой девочкой, говорила:

— Да ты их помой хорошенько, смотри, какие они у тебя черные замарашки. С мыльцем помой, да реснички помой тоже, а то они как черные метелки…

Обливаясь тайными детскими слезами, потихоньку всхлипывая, Лера старательно намыливала глаза, ресницы, брови, поднимала голову, смотрелась в зеркало над раковиной, и снова на нее из-под черных густых бровей смотрели большие черные глаза, опушенные метелкой длинных черных ресниц.

Только потом, уже где-то в восьмом классе, вспоминая деревенские шутки бабушки, Лера улыбалась и подолгу смотрелась в зеркало, рассматривая свои глаза, брови, ресницы, которым завидовали девчонки. Эти глаза, черные и лучистые, и сейчас, когда Калерии исполнилось тридцать лет, еще обжигают встречных мужчин, заставляют их оборачиваться, чтобы окинуть взглядом стройную и красивую женщину.

Были бы и дети, если бы не аборт при первой беременности. Это уже было на четвертом курсе. А ведь врач так отговаривала, предупреждала, что с ее отрицательным резусом крови аборт при первой беременности грозит бездетностью. Не послушалась, не поверила врачу, думала, что просто запугивает, такая уж линия проводилась в те годы в медицине: нужно воспроизводить те двадцать миллионов, которые погибли в войну. Некоторое время Калерия и Сергей колебались, хотели оставить ребенка, но тут сработали свое злосчастное дело теснота и скандальный быт многонаселенной коммунальной квартиры. Молодожены, отгороженные от родителей Калерии и бабушки ситцевой ширмой, спали на узенькой железной кровати с провисшей панцирной сеткой. А вот сейчас все есть: просторная двухкомнатная квартира на восьмом этаже, окнами выходящая на Университетский проспект, усаженный березами, у подножий которых с утра до вечера пестреют яркие детские коляски, есть «Жигули» (за Сергеем Николаевичем утром приходит служебная машина, которая вечером, после работы, привозит его домой), есть под Загорском садово-огородный участок, который супруги Веригины ласково называют то «дачулей», то «сладкой каторгой»… А вот детей нет. И не будет. Первые четыре года еще на что-то надеялись, два раза по этой причине ездили на специализированный курорт, обращались к профессорам, потом наконец смирились и больше об этом не стали говорить, чтобы лишний раз не опечаливать друг друга. Калерия, как нынче говорят, «с головой ушла в работу», Сергей Николаевич, служебная карьера которого быстро поднималась в гору, ждал присвоения очередного звания — майора милиции. Следственная работа ему была по душе, начальство его ценило, коллеги уважали за скромность и честность: не заискивал перед начальством, не смотрел свысока на молодых, только что начинающих работать следователей. Иногда, чтобы не показалось, что становится в позу наставника, незаметно помогал неопытным коллегам распутать сложные уголовные дела. Никак не мог смириться лишь с тем, что Калерия, возвращаясь с работы, словно по закону сообщающихся сосудов, старалась перелить в него волнения и впечатления прожитого дня. Вот и сегодня после встречи со следователем Захряпкиным, который утром был в следственном изоляторе на Матросской тишине, где он, по его словам, больше часа провел с подследственным Владимиром Ивановым, которому угрожает колония для несовершеннолетних, она никак не может отделаться от тяжелого чувства в душе. «За Ивановым кто-то стоит, — думала она, — не мог он сам решиться на такое. Но боится выдать, будет месть».

За ужином Калерия хотела рассказать мужу о посещении Захряпкиным изолятора и о его очередном допросе Иванова, но Сергей Николаевич, думая о чем-то своем, умоляюще посмотрел на жену и, перестав есть, вздохнул.

— Лера, ради бога, освободи меня сегодня от своих впечатлений, переживаний и хлопот. У меня у самого сегодня был такой сумасшедший день, что я до краев переполнен тем, что ты хочешь перелить в меня. Об Иванове ты мне уже рассказывала, и не раз. Ты повторяешься. Я же сказал тебе — пусть его аккуратно «колют», наверно Иванова на эту кражу кто-то навел…

— «Колют-колют», — обиделась Калерия. — Они его уже три недели колют, да он никак не раскалывается.

— Значит, твой Захряпкин не с того конца зашел. А потом непонятно — зачем ты лезешь не в свое дело? У тебя же своих забот невпроворот!..

— Если бы ты видел этого следователя. Это — вот!.. — Калерия постучала по столу. — Непроходимый дуб!.. Я попыталась кое-что подсказать ему, но он даже не стал слушать меня. Зевнул, как бегемот, и полусонно промычал: «Вы сентиментальны и лиричны, Калерия Александровна…» И больше не захотел со мной разговаривать. Хочет уже писать обвинительное заключение и передавать дело в суд. А я уверена, что судьбу Иванова как несовершеннолетнего можно облегчить, если докопаться, кто толкнул его на это преступление.