Лоренцо Каркатерра - Гангстер

— Я часто слышал, что, мол, англичане — холодные люди, — сказал он мне. — Знаю из личного опыта, что это не так. Они любят жизнь, умеют жить и понимают жизнь лучше, чем большинство других наций. Но в отличие от нас, итальянцев, они держат других на расстоянии и сообщают о себе ровно столько, сколько тебе необходимо знать. И тебе необходимо этому научиться.

— Ваш отец жил так же? — спросил я его, после того, как, держа тяжелую кружку обеими руками, выпил горячий кофе-эспрессо так, как он меня учил — несколькими большими быстрыми глотками.

— И мой отец, и его отец, а до того, его отец, — ответил Фредерико и добавил, пожав плечами: — Это единственная жизнь, какую мы знаем. Этот остров и каморра — вот жизнь моего рода.

— Вам когда-нибудь хотелось, чтобы было по-другому? — спросил я, протянув одну руку за бисквитом, а другую — за джемом, который так прекрасно размазывался по нему. — В смысле, чтобы вы не были привязаны к одному образу жизни?

— Когда я был молодым, примерно твоих лет, то любил смотреть на море, на большие пароходы, шедшие в Германию, Францию, даже в Америку, — сказал он, глядя на синюю морскую воду, которая, казалось, уходила от берега острова вверх, упираясь в горизонт. — Тогда я не раз думал, на что это может быть похоже — быть настолько свободным, чтобы сесть на такой корабль и отправиться в страны, о которых я знал только из чужих разговоров.

— Почему же вы никуда не поехали? — продолжал я свои расспросы. — Как только стали достаточно взрослым, чтобы можно было не спрашивать ни у кого разрешения, а?

— Такие мысли годятся для молоденьких мальчиков, — сказал он, наливая по второй чашке кофе. — Но они не должны становиться помехой на пути к взрослой жизни. Отказаться от своего долга означало бы предать семью да и себя самого.

— Откуда мне знать, каким будет мой долг? — Я наклонился к нему поближе и устремил взгляд в его спокойные глаза, надеясь найти ответы на мои вопросы не только в его словах, но и в выражении глаз. — Я не знаю истории моего рода. Так что, насколько я могу судить, в эту жизнь я вхожу первым и к тому же с пустыми руками.

— Все произойдет, когда придет срок, не раньше и не позже, — отозвался Фредерико, положив могучую ручищу мне на колено. — Случится что-то такое, что укажет тебе направления, в которых может пойти твоя жизнь, а тогда уже тебе придется сделать выбор. Он может оказаться правильным или неправильным. А каким он оказался на самом деле — верным или ошибочным, — ты не узнаешь никогда, даже в тот день, когда упокоишься на смертном одре.

Я откинулся на спинку своего складного кресла и обвел взглядом окружавший меня мирный пейзаж.

— Я с первого же дня почувствовал себя здесь как дома, — сказал я. — Не только в вашем доме, но и когда ходил по улицам, смотрел на людей, слушал, как они говорили на незнакомом языке. Все эти виды и звуки кажутся мне хорошо знакомыми. Можно подумать, что я когда-то уже был здесь.

Фредерико посмотрел на солнце; в контрастном освещении морщины, изрезавшие его лицо и шею, сливались в запутанный лабиринт.

— Уже это должно помочь преодолеть часть тех сомнений, которые одолевают тебя, — сказал он и, поднявшись, протянул руку, чтобы взять свою тяжелую витую трость, висевшую на виноградной лозе. — А разговоры, которые мы с тобой ведем каждый день, помогут понять остальное.

Я поставил чашку и тарелку на поднос и направился вместе с Фредерико на прогулку по виноградникам, продолжая уроки, назначением которых было подготовить меня к преступной жизни.

— Тогда я думал, что накрепко сел на крючок, — сказал я Мэри, бросив взгляд на Анджело. — Я забыл обо всем остальном и все чаще и чаще думал, что, вероятно, это и есть мой путь. В рассказах Фредерико все казалось настолько романтичным, словно в старинных приключенческих романах. В историях, которые я слушал тогда, они всегда оказывались хорошими парнями, поступающими так, а не иначе вследствие каких-то жизненных несправедливостей. Об этом никогда не говорилось, как о бизнесе. Только как об образе жизни.

— Все это было сделано для того, чтобы развернуть перед вами ту картину, которую им хотелось заставить вас увидеть. — В голосе Мэри звучала доброта, каждое слово несло в себе тепло. — Это и было единственной целью поездки.

— Я часто думаю, было ли то, что произошло тем летом, имитацией предательства или же посланным мне свыше знаком, что я должен искать другой путь, — сказал я ей. — Или же настоящим предательством? Вполне возможно, что Анджело, дергая за невидимые ниточки, заставил все случиться именно так, а не иначе.

— К сожалению, у меня нет ответа, — отозвалась Мэри. — Это еще одна из тех тайн, которыми он ни с кем не делился. Даже со мной.

Мы находились в сравнительно маленькой комнате без окон, освещенной свисавшей с потолка лампой. Посередине располагался большой бильярдный стол с толстенными ногами. В углу стоял маленький круглый столик и два стула. Нико прицелился, резко двинув кием, ударил битком по трем стоявшим в ряд шарам и направил их в боковую лузу. После этого он подошел к столику, взял стакан с «самбука романа» и выпил его содержимое одним большим глотком.

— Шикарный удар, — сказал он. — Верно говорю — удар что надо!

— Сказать ты можешь все, что захочешь, — отозвался я, пожав плечами. — Только вот согласится ли кто-нибудь с тобой…

— Ставлю доллар против твоего «никеля», что забью и следующую тройку, — сказал Нико и вновь взял кий. — Ну, идет?

— Тогда тысячу лир против ста, — ответил я. — Я не видел «никеля» с тех пор, как вылез из самолета в Риме.

— Значит, спорим? — уточнил Нико и склонился над столом, расставляя шары для следующего удара.

Я сел у него за спиной, прислонившись к прохладной стене, оклеенной мягкими на ощупь обоями в цветочек. Взял со стола пачку сигарет «Лорд», которые курил Нико, вынул одну и закурил. Он отвернулся от шаров.

— Когда это ты пристрастился? — спросил он.

Я глубоко затянулся английской сигаретой.

— Здесь трудно не закурить. Кого ни встретишь — в руке дымится сигарета, из кармана торчит открытая пачка. Может, мне следовало спросить у тебя разрешения?

— Тебе мое разрешение не требуется, Гейб, — ответил Нико, натирая мелом конец кия. — Я здесь для того, чтобы приглядывать за тобой и делать то, что нужно, если тебе что-то потребуется. Если кому-то из нас и может потребоваться просить у другого разрешения, так это мне у тебя.

— Ты мой друг, Нико, — сказал я, стряхивая пепел в маленькую пепельницу с надписью «Мартини и Росси». — Только так ты и должен обо мне думать.

— Пойми меня правильно, — отозвался Нико. — Я люблю тебя, как если бы ты был моим младшим братом. Но я также знаю свое место и свои обязанности. А моя обязанность — быть твоей тенью, твоим гидом и телохранителем и обеспечить, чтобы ты вернулся домой таким же здоровым, каким уехал оттуда. Так все и будет, пока босс не прикажет мне чего-то другого.