Андрей Акулинин - История одного преступления. Потомок Остапа

Левин осмотрелся и с улыбкой направился к ней, а, подойдя, бросил сумку на пол, протянул руку и представился:

– Андрей Александрович, офицер Главного разведывательного управления Генерального штаба. После ранения в Чечне еду домой. Мы с вами знакомы? Просто…

– Вряд ли, – покраснела Лиза и опустила глаза.

– Тогда давайте знакомиться, – с улыбкой предложил Левин.

– Лиза, – женщина протянула руку, а, почувствовав прикосновение, вдруг спохватилась: – Я хотела сказать, Елизавета Петровна.

Левин неожиданно рассмеялся и сказал:

– А говорите, что мы не знакомы.

– А разве… Я вас что-то не припоминаю, – Лиза стала всматриваться в его лицо, одежду, обувь, спортивную сумку и даже деревянный батик, безуспешно пытаясь уловить что-нибудь знакомое.

– Да вы, Елизавета Петровна, меня не знаете, зато я знаю о вас очень много.

– Да? – удивилась она.

– Конечно. Знаю вас, отца вашего государя-батюшку Петра I, и матушку вашу императрицу Екатерину I. Знаю, что вы возведены на престол благодаря нам, своей гвардии. Так что совсем не удивительно, ваше высочество, что я вас знаю, а вы меня – нет.

– Ой, Андрей Александрович, какой вы все же шутник.

– Я не шутник, а ваш гвардеец. Позвольте, я помогу вам донести ваши вещи и осуществлю вашу личную охрану вплоть до самой резиденции? – он в ожидании вердикта согнулся пополам, шутливо демонстрируя свою преданность, а потом добавил: – Понимаете ли, это прерогатива только императриц.

– В отличие от своей мамы, Екатерины I, у меня не было фаворита в лице князя Меньшикова, – флиртуя, засмеялась Елизавета и позволила Левину взять ее не такой уж и тяжелый багаж.

– Зачем вам этот старик Меньшиков? Чем я вам не фаворит? Может, пока я и не так богат, как он, но вскоре мне должны выплатить за ранение кругленькую сумму, и тогда мы с вами, Елизавета Петровна, сможем позабыть о государевых делах.

Нахрапистость и уверенность этого офицера сводила с ума, хватала за живое и тащила в какую-то пучину страстей, в волнах которых казалось Лизе, она будет необыкновенно счастлива. «Четвертый», – снова подумала она и уверенно, стуча каблучками зимних сапог по гранитному полу, направилась к выходу…

Он проводил ее до дома, вошел в квартиру, грубо овладел ею и остался, давая ей ростки надежды на простое женское счастье, которого так не хватало ей в последние годы. Первое время он прилежно исполнял роль «четвертого»: говорил с Лизой о книгах, прочтенных на вокзалах и в поездах; проводил с ней бессонные ночи, совершая немыслимые па в постели; следил за водопроводом и канализацией, готовил ей узбекский плов. И все происходило как бы само собой, без пошлостей, чему способствовала, надо сказать, ее размеренная жизнь. Левин добился своего: Лиза его боготворила, а ее маленькая дочка – обожала, нет-нет, а скажет: «папа Андрей». Ему нравилось ездить в метро, ходить в зоопарк, а потом сидеть с Лизой и ее дочерью в кафе и есть мороженое.

Целый месяц беззаботной жизни пролетел, как один день. Лиза все чаще задерживалась на работе, начиная банковский год, а Левин, запертый в четырех стенах, чахнул. Нет, нельзя сказать, что такая жизнь была для него в тягость, но для человека, привыкшего к свободе и частой смене места жительства, рано или поздно наступает критический момент. И этот момент, словно громыхающий паровоз, приближался, ведь Лиза была для него всего лишь, как мадам Грицацуева для Остапа Бендера, «знойной женщиной – мечтой поэта», персонаж, который в фильме «Двенадцать стульев», так блистательно сыграла актриса Наталья Крачковская. К слову, эту книгу и «Золотой теленок» Левин бережно хранил в своей спортивной сумке, оберегая от посторонних глаз, и время от времени их перечитывал. Особенно ему нравились эти строки:

«Лежа в теплой до вонючести дворницкой, Остап Бендер отшлифовывал в мыслях два возможных варианта своей карьеры.

Можно было сделаться многоженцем и спокойно переезжать из города в город, таская за собой новый чемодан с захваченными у дежурной жены ценными вещами. А можно было еще завтра же пойти в Стардеткомиссию и предложить им взять на себя распространение еще не написанной, но гениально задуманной картины «Большевики пишут письмо Чемберлену» по популярной картине художника Репина: «Запорожцы пишут письмо султану». В случае удачи этот вариант мог бы принести рублей четыреста.

Оба варианта были задуманы Остапом во время его последнего пребывания в Москве. Вариант с многоженством родился под влиянием вычитанного в вечерней газете судебного отчета, где ясно указывалось, что некий многоженец получил всего два года без строгой изоляции. Вариант № 2 родился в голове Бендера, когда он по контрамарке обозревал выставку АХРР.

Однако оба варианта имели свои недостатки. Начать карьеру многоженца без дивного, серого в яблоках, костюма было невозможно. К тому же нужно было иметь хотя бы десять рублей для представительства и обольщения. Можно было, конечно, жениться и в походном зеленом костюме, потому что мужская сила и красота Бендера были совершенно неотразимы для провинциальных Маргарит на выданье, но это было бы, как говорил Остап: «Низкий сорт. Не чистая работа». С картиной тоже не все обстояло гладко. Могли встретиться чисто технические затруднения».

Очередной раз прочитав их, он с полуулыбкой задумался, вспоминая всех своих прошлых женщин, каждый раз без оглядки бросавшихся в его мужественные, крепкие объятия: Светлану, очарованную его шрамом на бедре; нежную Ирочку – буфетчицу на вокзале, целовавшую в подсобке его грудь; коммерсанта Марью Ильиничну, полноватую женщину с грустными глазами, отдававшуюся ему словно последний раз; Зиночку – учительницу физики из Ярославля, мечтавшую поехать с ним в Чечню… Женщин было много. Их всех объединяли неброская внешность и отсутствие мужского внимания.

– Знойная женщина, мечта поэта, – словно заклинание, в пылу страсти он шептал каждой из них на ухо, а про себя цитировал Остапа:

«Провинциальная непосредственность. В центре таких субтропиков давно уже нет, но на периферии, на местах – еще встречаются».

Каждой он дарил что-то особенное и неповторимое. Эти подарки нельзя было потрогать, понюхать, ощутить на вкус, продать, обменять или подарить. Они нематериальны. Но как ни странно, они восполняли душевную пустоту и серость их бытия. Левину нравилось видеть, как они ему улыбались, ибо в нем было нечто неотразимое. И неотразимость эта объяснялась не только безукоризненной военной формой с солидной колодкой государственных наград, но и тем, как он играл роль простого, не избалованного судьбой мужика, вернувшегося с войны.

Однако, отдавая, он брал. У Светы – накопленные на холодильник деньги и пять акций МММ. Ирина недосчиталась видеомагнитофона, золотой цепочки с кулоном в виде сперматозоида, трех перстней со стразами и обручального колечка (деньги она хранила в сберегательной кассе). Марья Ильинична лишилась мягкой мебели (!), трех тысяч долларов США, отложенных на поездку в Турцию, трех кожаных курток и четырех норковых шапок, не говоря о трех десятках дефицитных книг. Зиночке, если так можно сказать, повезло больше, у нее исчезли лишь мизерная учительская зарплата, старый будильник и последняя надежда…